Читать книгу "Холод пепла - Валентен Мюссо"

— Перестань бормотать слова своего раввина! У меня тоже есть информация. Знаешь, в каком виде Бергсон отправился в комиссариат? В домашних туфлях и халате, опираясь на руки своих друзей и тяжело дыша, словно проклятый. Разве можно представить себе большее унижение?

Эли Вейл попытался успокоиться. Взяв со стола разрезной нож, он принялся вертеть его в руках. Почти всегда они с Симоном придерживались разных точек зрения. Симон усердно посещал синагогу, а Эли был лишь формально приписан к Центральному церковному совету. Если возникала необходимость, он не боялся заявлять о своей активной политической позиции. Впрочем, Эли не отличался религиозным рвением. Несмотря на протесты семьи, он женился на протестантке голландского происхождения. В политике он отдавал предпочтение радикальным социалистам, хотя и никогда публично не выражал своего мнения. Он как чумы боялся воинствующих еврейских организаций, которые постоянно пытались вступить в открытую борьбу с крайне правыми.

Но сейчас Эли буквально кипел от негодования, а вот Симон, казалось, решил во всем положиться на судьбу. Эли очень долго думал, что антисемитизм, набиравший силу в последние годы, был всего лишь мимолетным явлением, «чистым продуктом тевтонского импорта», как он любил повторять своему брату. Но теперь он вдруг увидел, что Франция покрылась кровоточащими язвами, способными разрушить национальное единство. И, главное, подставить под удар его семью.

— Разве ты не понимаешь, что постановка на учет — это только начало? — с раздражением в голосе продолжил Эли. — Что они сделают, когда в их распоряжении окажутся списки всех евреев, живущих во Франции?

Эли Вейл резко открыл ящик письменного стола и вытащил вчерашний выпуск «Вуа дю пёпль».

— Ты читаешь ежедневную газетенку Дорио? — саркастически заметил Симон.

— Перестань юродствовать. Мне ее дал один из моих коллег. Прочитай вот эту статью.

— Ты шутишь? Я не буду читать эту пакость.

— Нет, ты должен ее прочитать. Это весьма поучительная статья. В ней написано, что правительство приступило к тотальной денатурализации алжирских евреев. Но это никого не беспокоит. Вот уже более семидесяти лет они считаются французскими евреями, живущими в стране, даже не оккупированной немцами. Симон, следующие на очереди — мы.

Симон строго посмотрел на Эли, но все же пробежал статью глазами.

— Ладно. В любом случае у нас нет выбора. Эли, встань на учет как можно скорее. Если ты не хочешь сделать это ради себя, сделай это ради Рашель.

Симон коснулся самой больной темы. Рашель… Свет его очей. После смерти Мины, жены Эли, у него осталась только Рашель. Лишь она одна действительно много значила для него.

Симон резко встал и принялся ходить по комнате.

— У меня больше нет аргументов, чтобы убедить тебя, Эли. Ты всегда был упрямым, как осел.

Услышав, что дядя приближается к двери, Рашель бросилась в свою комнату, но половицы заскрипели у нее под ногами.

— У стен есть уши, — констатировал Эли, показывая головой на дверь.

— Ты слишком опекаешь ее, — упрекнул брата Симон. — Твоя дочь уже взрослая. И не такая наивная, как ты думаешь. Рашель не может не знать, что происходит за пределами вашего дома.

Эли Вейл повернулся к окну кабинета и принялся смотреть на авеню, чтобы скрыть внезапно охватившие его чувства.

— Ты, несомненно, прав. Но знаешь, Симон, я твердо уверен в одном: я никому не позволю причинить зло моей малышке Рашель. Слышишь? Никому!

Глава 8

Арвильер, Марна, 1999 год

В конце концов я включил проектор, чтобы досмотреть фильм. На экране появились другие, не представляющие особого интереса кадры. Казалось, все внимание было обращено на мужчину в эсэсовской форме. А мой дед буквально заискивал перед ним.

Вот и все. Бобина покрутилась еще несколько мгновений, но больше изображений не было. В отличие от старых немых фильмов, здесь не было титров, объясняющих то или иное действие или сопровождающих его шуткой. Эти изображения были до боли реальными.

Я не осмелился посмотреть фильм еще раз. По крайней мере, я не готов был сделать это сейчас.

Я помню, что машинально положил пленку в металлический футляр и убрал ее на самую верхнюю полку, словно пытался скрыть постыдную тайну. Я положил стикер в карман и вернулся в гостиную, к Алисе и Анне.

Как ни странно, но мне легко было притворяться. Я и без того находился под сильным впечатлением, так что во время обеда мой рассудок был немного затуманен из-за испытания, которое мне пришлось выдержать. Напустив на себя равнодушный вид, я пытался принимать участие в разговоре. Полагаю, ни Анна, ни Алиса не заметили в моем поведении ничего необычного.

Но оказавшись в своей комнате, я перестал сдерживать свои чувства.

С пронзительной остротой я вдруг осознал, что почти ничего не знаю о своем деде, во всяком случае, о его жизни до нашего появления на свет. У нас в семье никогда не говорили о Второй мировой войне. Мне неизвестно, как с этим обстоит дело в других семьях. Является ли молчание самым распространенным ответом на вопросы тех, кто ничего не знает об этом периоде? Скрывают ли героические поступки из скромности или подлость из чувства стыда? Я знал только то, что у моего деда была карточка участника-добровольца Сопротивления. Но я также знал, что подобные карточки выдавали и в 1980-х годах. С тех пор как произошли те события, прошло слишком много времени, и эти карточки не могли служить оправданием. Кусок бумаги не мог затмить того, что я увидел на экране.

В тот вечер меня настойчиво преследовали вопросы. Где был снят этот фильм? Ни одна фактическая деталь не могла помочь мне ответить на них. Поместье было мне незнакомо, однако у меня создалось впечатление, что плакат с надписью на двух языках был сделан во Франции по случаю приезда этого эсэсовца. Но кем он был на самом деле? Почему родильный дом находился под властью эсэсовца, пусть даже на оккупированной территории?

Откуда взялись эти женщины? Почему их собрали в поместье, а не в обычном родильном доме? Все мои познания о профессиональной деятельности деда ограничивались 1960-ми годами, когда он возглавлял гинекологическое отделение больницы Шалон-сюр-Марн, как тогда назывался этот город.

Кто снял этот фильм? Я склонялся к версии, что это сделал мой дед, хоть он и на мгновения появлялся в коротких сценах. Почему он счел необходимым так долго прятать документ, ставивший его в довольно щекотливое положение? Несомненно, этого фильма было достаточно, чтобы обвинить моего деда в активном коллаборационизме.

Ночь я провел в поисках ответов на все эти вопросы, но безуспешно.

На следующий день я, сославшись на дела, поехал в Шалон. В Центральной библиотеке, расположенной в бывшем особняке Дюбуа де Крансе, я провел часть утра, сидя среди роскошных каминов и резных деревянных панелей, за компьютером. Я располагал очень скудными сведениями. Поиски надо было вести методично.