Читать книгу "Когда псы плачут - Маркус Зузак"

Наконец я оторвался от стены.

А прошло уже минут пятнадцать.

Я еще разок посмотрел на дом, понимая, что, наверное, вижу его в последний раз, и зашагал к станции Редферн, под электрическими проводами, сквозь уличный холод. Мерцали в домах свинцовые окошки, когда на них наскакивали уличные фонари, и я слышал, как мои ноги отрывались от земли и хватали дорогу – я перешел на бег. Где-то позади – дыхание и топот моей души. Я хотел добежать до станции быстрее нее. Так было надо.

Бежал.

Холодный воздух заплескивался мне в легкие, а я все повторял про себя имя Октавия. Я бежал, пока руки у меня не заныли так же, как ноги, а в голове не застучала, разогнавшись, кровь.

– Октавия, – сказал я.

Сам себе.

И бежал дальше.

Мимо университета.

Мимо заброшенных магазинов.

Мимо компании ребят такого вида, что того и гляди грабанут.

– Нажми, – подгонял я себя, когда мне казалось, что сбавляю ход, и всматривался в даль, надеясь разглядеть ноги и походку Октавии.

На станции огромная толпа текла через турникеты, и мне удалось протиснуться между парнем с чемоданом и женщиной с букетом. Я перебежал на линию Иллаварра, слетел вниз по эскалатору, мимо костюмов, портфелей и самых разных зачерствевших к вечеру духов, одеколонов и укладочных лаков.

Доскакал до его подножья.

Чуть не споткнулся.

«Ужас, какая толпа!» – думал я, но мало-помалу протискивался по платформе. Пришел поезд, все кинулись в него: и лезли, и качали головами, натыкаясь на меня. Там довольно гнусный стоял запах, как от чьей-то потной подмышки. Он лизал мое лицо, но я упрямо протискивался, озираясь, сквозь толпу.

– С дороги, – зарычал кто-то, и мне не оставалось иного, кроме как.

Влезть в поезд.

Я влез в вагон, набитый людьми, и оказался рядом с усатым чуваком, который, похоже, и источал «аромат» прогорклого подмышечного пота. Мы вцепились в сальный металлический поручень, но вот поезд двинулся, и я двинулся тоже.

– Простите, – сказал я, – виноват. – И стал протискиваться в нижний ярус. Решил, что сначала пройду нижним ярусом по всем вагонам, потом в обратном направлении – верхним. То был единственный поезд на Хёрствилл. Она должна была ехать в нем.

В моем вагоне Октавии не оказалось. В следующем тоже.

Я распахивал дверь в тамбур, и вокруг меня визжал холодный тоннельный воздух, пока за спиной не хлопала следующая дверь, в другой вагон. Один раз я чуть не зашиб дверью свою душу, которая слишком уж наступала мне на пятки.

– Вон, смотри!

Это ее, души, голос выхватил для меня Октавию из толпы пассажиров, набившихся в пригородный поезд.

И я увидел ее в тот самый момент, когда поезд, задребезжав, вырвался из тоннеля в чуть разбавленные угольные чернила ночи. Она стояла там же, где, несколькими вагонами раньше, я, но смотрела в другую сторону. С нижнего яруса я видел только ее ноги.

Шаг.

Другой.

Я протиснулся поближе, добрался до лесенки и полез наверх.

И скоро уже увидел Октавию в полный рост.

Она смотрела в мутное вагонное окно. Хотелось бы мне в ту минуту знать, о чем она думает.

Я уже подобрался близко.

Мне были видны ее шея и как дышат ее ребра. Рука, крепче сжавшая поручень в момент, когда вагон сбился с ритма, а свет потускнел и моргнул.

«Октавия», – позвал я мысленно.

Душа подпихнула меня вперед.

– Давай, – поторопила она, но не приказывая, не требуя, не задирая меня. Она просто подсказывала, как надо, что мне нужно сделать.

– Ладно, – шепотом ответил я.

Я придвинулся и оказался позади нее.

Фланелевая рубашка.

Белизна шеи.

Измятые потоки волос, падающие на спину.

Плечо…

Я поднял руку и коснулся его.

Она обернулась.

Она обернулась, и я пролил в нее взгляд, и во мне засквозило какое-то странное, новое чувство. Боже, как она была хороша. Я услышал собственный голос:

– Я приду под твое окно, Октавия, – я даже улыбнулся. – Приду, завтра.

Тут она вздохнула, на миг прикрыла глаза и улыбнулась в ответ. Улыбнувшись, сказала:

– Хорошо, – тихим голосом.

Я придвинулся еще, схватил ее за рубашку на животе и держал – с облегчением.

На следующей станции я сказал, что мне пора выходить.

– Увидимся завтра? – спросила она.

Я кивнул.

Двери распахнулись, я вышел на перрон. Я понятия не имел, где оказался, но лишь поезд тронулся и пополз, я двинулся рядом, все еще впиваясь в Октавию взглядом, сквозь стекло.

Поезд скрылся, я стоял на перроне, наконец сознавая, какой на улице холод.

Тут я вдруг заметил.

Душа.

Ее не было рядом.

Я стал озираться, но скоро понял.

Она не вышла из вагона со мной. Она осталась в поезде – с Октавией.

Рельсы

Я поднимаюсь, и в походке пса появляется какое-то нетерпение. Ему до смерти хочется, чтобы я шел за ним.

Меня вдруг прошибает.

Горячая тяжесть пронизывает меня.

Я бегу за псом, гонюсь за ним через дороги, сквозь воющий ветер. Пес поначалу то и дело оглядывается, но скоро понимает, что я не отстану.

Он ведет меня.

Тащит.

И вот мы бежим к железнодорожной линии, едва не обдирая дорогу, и я вижу. Я замечаю его вдали, когда мы выскакиваем на рельсы. Поезд, мерцающий огнями; и я прибавляю ходу, догоняя.

Бегу.

Торгуясь с усталостью, – обещая ей себя позже, только бы дала не сдохнуть сейчас.

Бежать.

Бежать, и…

И вот я вижу их.

Я вижу его, как он продирается сквозь вагоны и добирается, куда нужно, а за плечом у него душа, что-то нашептывает.

Она оборачивается. Он берет ее за рубашку.

Поезд катит быстрее.

Обгоняет нас и исчезает вдали, я замедляю шаг, останавливаюсь, складываюсь пополам, бросаю ладони на колени.

Пес по-прежнему рядом, и я гляжу на него, как бы говоря: «Если на пути домой меня ждет еще что-то подобное, это здорово».