Читать книгу "Из штрафников в разведку - Александр Терентьев"

– Товарищ младший лейтенант, ребята… – вконец растерялся Алексей и никак не мог найти нужные слова, чтобы сказать, как это все для него неожиданно и все такое – как-то так уж получалось в их семье, что с днем рождения вот так, по-настоящему, его никогда и не поздравляли. – Спасибо! Спасибо, мужики!

– А вот это тебе от нас всех небольшой подарок, – Шарипов подбросил на ладони нож в красивых кожаных ножнах. – Владей, джигит! У настоящего мужчины должен быть хороший нож – чтоб фрицев резать быстро и красиво, если вдруг нос к носу встретиться доведется.

А подарок был хорош! Миронов по достоинству оценил и удобную рукоятку из кости, обтянутую шершавой кожей, и длинный узкий клинок, отливающий чуть голубоватым блеском, и кожаные ножны. Были в ноже и строгая красота, и надежность, и некая хищность – несомненно, сработал этот истинно боевой нож настоящий мастер.

Пока длилось небольшое застолье, Алексей успел еще раз пять поблагодарить товарищей за неожиданный праздник и принять на грудь граммов триста. Что, в общем-то, было с его стороны поступком весьма опрометчивым, поскольку до этого Миронов никогда еще больше ста пятидесяти не выпивал – не привык еще, да, честно говоря, и не нравилась ему горькая и жгучая водка. Закончился «торжественный прием» весьма прозаически: один из бойцов увел едва переставлявшего ноги Лешку спать, а комвзвода Шарипов, провожая именинника сочувствующим взглядом, пыхнул «беломориной» и негромко произнес с затаенной грустью:

– Я ж говорил: зеленый еще – ему еще лимонад пить надо бы…

Глава 8. Сентябрь 1943 года

…Вода была почему-то не прозрачно-голубой, не зеленоватой, как обычно, а серой и непривычно вязкой, плотной – Лешка пытался плыть быстрее, но каждое движение рук и ног давалось с огромным трудом. Мелькнула запоздалая мысль, что никак нельзя было здесь нырять – видно же было, что место гиблое! Вон, и вода серая, и даже рыба мерзкого грязновато-белесого оттенка… Чувствуя, что дышать становится все труднее, а сил не осталось совсем, Алексей вдруг испытал такой дикий, неподвластный рассудку страх, какого, пожалуй, не испытывал и во время бомбежки. Подгоняемый этим страхом и отчаянием, он рванулся изо всех сил, отчетливо понимая, что если сейчас же ему не удастся пробиться на поверхность, то через минуту-другую наступит конец всему! Не будет ничего, кроме серого мрака: ни яркого солнца, ни теплого ветра, ни его – Лешки Миронова. И Алексей заорал дико и страшно, словно волк, попавший в капкан или получивший в бок заряд крупной картечи…

– Во, глянь-ка, кажись, наш новенький очухался, мычит чего-то, – жадно дыша и щурясь от света, услышал Миронов откуда-то сбоку хриплый мужской голос. Непонимающим взглядом рассматривая над собой слегка закопченный, давно требующий побелки потолок с длинными трещинами, Алексей мысленно удивился и даже слегка обиделся – почему это «мычит», если я во всю глотку орал… Тихо, потолок, кровать – похоже, госпиталь.

Лешка прислушался к себе: нет, вроде ничего особо не болит, только в голове шумит-звенит да в левой руке мозжит и ломит, будто здоровенной палкой ударили… Но если госпиталь, то не просто ж так отдохнуть на койку уложили! Опасаясь увидеть что-то совсем уж страшное, скосил глаза на левую руку: вроде на месте, только забинтована выше локтя. Правая тоже цела, и пальцы шевелятся. Ноги?! Алексей осторожно попробовал двинуть одной ногой, другой – ну, слава богу, кажется, и ноги в целости и сохранности.

– Где я? – Миронов все же решил убедиться, что все это не сон, – так, на всякий случай.

– Так в госпитале, милок, где ж еще, – словоохотливо пояснил все тот же хриплый голос, обладателем которого оказался щупленький мужичонка с морщинистым лицом, наполовину заросшим сероватой щетиной. – Видно, рано тебе еще помирать, срок не пришел. Ай ты не помнишь ничего? Ну, это ерунда… Просто по голове тебя чем-то шандарахнуло, видать, – вот память чуток и отшибло. Контузия, надо понимать. Ну, и рука у тебя простреленная – не переживай, заживет. Девок еще крепче обжимать будешь! И здоров же ты спать, парень! Считай, целые сутки отпыхтел – что барсук какой, меня аж завидки брали…

– Дышать тут нечем, воняет, – морщась от острого запаха йодоформа, пота и несвежих бинтов, скривился Лешка и тут же испуганно притих: если столько был без сознания, то как же он это… по нужде? Да нет, под поясницей, кажется, сухо.

– Ишь ты, граф какой – воняет ему! Так больница ведь, что ж ты, парень, хочешь, – в голосе мужичка промелькнул оттенок осуждения и недовольства. – Это ты в палатах для тяжелых не был: вот там, брат, – да, вонища страшная! У них же и раны гниют, и ходят они под себя, почитай, все. Санитарки, конечно, бегают, стараются, убирают, да где ж за всеми-то углядишь? А с раненых какой спрос? Они б, может, и рады попросить посудину, а не могут – считай, все без сознания. А кто в сознании, так еще хуже – орут да стонут без конца. Боль, она, брат, штука такая – сколь ни терпи, а любое терпение кончается, и все одно заорешь. Это мертвым не больно – лежат себе тихонько…

– Федоров, опять поднялся? Тебе врач что сказал? Лежать, а ты? – в палату вошла худощавая тетка в белом халате с металлической кюветой в руке. Сердито поблескивая стеклами круглых очков, распорядилась: – А ну, на место! Кто тут у нас Миронов? Поворачивайся, укол тебе!

Медсестра отработанным движением воткнула иглу и надавила на поршень. Лязгнула пустым шприцем и, уже на ходу, торопливо объявила:

– Миронов, а тебе вставать можно! Если голова закружится, не бойся. По стеночке, по стеночке… Расхаживайся! Федоров, если будешь курить в палате – убью! Сейчас обед принесут…

– Улетела, краля, – добродушно проворчал Федоров и, покряхтывая, улегся на свою кровать. – Не вставай, в палате не кури. О, порядки какие! А на горшок и на перекур ты, коза старая, меня носить будешь, что ли? Ох, бабы, бабы… Моя вот тоже такая: круть-верть, полетела! Бывало, все шпыняет меня да подгоняет. Сделай то, поправь это, рюмку лишнюю не выпей! Так-то она баба хорошая, вот только больно шебутная. И жили мы с ней, можно сказать, хорошо. Перед войной наш колхоз совсем переправился, справно жить стали. И коровы, и свиньи, и поля все засеяны, бывало, и убрано все честь по чести. Пасека наша на весь район гремела – за медом со всей округи приезжали, даже из города. Да-а… А потом война эта, немец пришел да все и порушил! Когда это теперь все отстроим, в порядок приведем…

Принесли обед. Лешка с удовольствием схлебал суп, умял тарелку каши и запил все кружкой жиденького сладкого компота. После обеда попробовал осторожненько встать. Голова кружилась, в глазах слегка все плыло и мелькали мушки, но в целом все оказалось вполне терпимо – Миронов с помощью соседа по койке добрел до провонявшего табачным дымом сортира и благополучно вернулся.

С облегчением улегся на кровать – ходить было все же тяжеловато. Голова и рука еще бы ничего, но оказалось, что еще и дышать приходится аккуратненько, без резких движений. Алексей задрал нательную рубаху, и причина сразу выяснилась: на правом боку темнел большущий синяк, отливающий желтизной. Вероятно, с ребрами тоже было не все в порядке. В целом же все было не так уж и плохо: руки-ноги на месте, а это значит, что все помаленьку заживет и можно будет еще повоевать!