Читать книгу "Сталин: операция "Эрмитаж" - Юрий Жуков"

В соловецком Преображенском монастыре «ризы снимались небрежно, часто с повреждением живописи. Так, например, была разрушена фреска под входом в Преображенский собор»[33].

По краю пропасти

Сотрудники Музейного отдела выполняли не свойственные им контрольные функции с февраля 1921 года в течение 24 месяцев. За это время отечественные музеи пополнились неожиданными экспонатами. Потому-то и Н. И. Седова-Троцкая, и научное руководство отдела – Н. Б. Бакланов, И. Е. Бондаренко, И. Э. Грабарь, Н. Г. Машковцев, Т. Т. Трапезников, – и их менее именитые коллеги сочли, что самые тяжелые дни остались позади. Настало время наконец спокойно во всем разобраться, подвести итоги: что сделано, что еще предстоит сделать.

Итоги оказались более чем внушительными.

Впервые в истории страны была создана особая всеохватывающая государственная служба по делам музеев и охране памятников искусства и старины, с двумя центрами – московским и петроградским, с местными органами практически во всех автономных республиках, губерниях и даже в некоторых уездах.

Впервые поставили задачу исключить памятники из экономической сферы, использовать их лишь в научных и просветительских целях.

Начиная с 28 мая 1918 года, дня учреждения отдела, а точнее – с 25 октября 1917 года, когда Петроградский военно-революционный комитет назначил Б. Л. Мандельбаума и Г. С. Ятманова комиссарами по защите музеев и художественных ценностей, спасли от гибели, исчезновения за рубежом почти 500 тысяч картин, гравюр, рисунков, акварелей, лучших образцов мебели, фарфора, хрусталя, бронзы; взяли под охрану свыше двух тысяч образцов гражданского, оборонного, культового зодчества: дворцов, усадеб, особняков, кремлей, крепостей, церквей, соборов, монастырей.

Мало того, все эти богатства, объявленные национальным достоянием, находящимся под эгидой государства, в большей своей части сразу же стали доступными для всех. Дополнительно к существовавшим до революции 151 государственному, общественному и частному музею открылись еще 197 художественных, исторических, историко-бытовых, в том числе:

музеи-дворцы – Зимний, Меншиков, Строгановский, Шереметевский, Шуваловский в Петрограде; Гатчинский, Ораниенбаумский, Павловский, петергофские, царскосельские, Палей в его пригородах; ханский в Бахчисарае, Большой и Малый в Ливадии, Воронцовский в Алупке;

усадьбы-музеи – Абрамцево, Архангельское, Кусково, Мураново, Ольгово, Останкино, Остафьево, Отрада, Покровское-Стрешнево, Ярополец в Московской губернии; Выбити, Грузино, Марфино в Новгородской; Караул в Тамбовской, Михайловское в Псковской; музеи-монастыри – Донской, Иверский Валдайский, Иосифов-Волоколамский, Кириллов-Белозерский, Новодевичий, Новоиерусалимский, Пафнутьев-Боровский, Симонов, Саввино-Сторожевский, Успенский Александровский, Ферапонтов, Троице-Сергиева лавра, Оптина пустынь;

музеи-мемориалы – усадьба Ясная Поляна, дом в Хамовниках Л. Н. Толстого; дом в Ялте А. П. Чехова; дом в Клину П. И. Чайковского; квартира А. Н. Скрябина в Москве.

Много?

Разумеется! Особенно памятуя, что все это сделано в годы революции и Гражданской войны!

Но и работы на будущее, уже в мирных, спокойных условиях, предстояло не меньше.

Надо было продолжить обследование страны, выявить остававшиеся пока неизвестными либо без надзора специалистов памятники. Ведь экспедиции отдела, поездки его сотрудников затронули пока лишь европейскую часть России, да к тому же далеко не полностью. Урал, Сибирь, Дальний Восток оставались еще не открытым, не исследованным континентом, таящим сокровища искусства, реликвии старины.

Следовало продолжить изучение части уже собранного – свыше 100 тысяч вещей, в спешке свезенных в хранилища отдела в Москве и Петрограде и ожидавших оценки и передачи в тот или иной музей.

Последнюю задачу сочли самой насущной, не требующей поездок, иных затрат и тем не менее обещающей неожиданные находки, радостные открытия.

Поэтому-то в своем отчете за первое трехлетие отдел и пришел к выводу: если раньше «основной задачей было массовое выявление памятников», то в ближайшие месяцы, если не годы, предстояло «критически разобраться в учтенных и сохраненных памятниках в возникших музеях, отделить бесспорные ценности от случайного массового материала»[34].

Действительно, сотрудники отдела, его местных органов спешили предотвратить самое худшее. Они делали все возможное, чтобы вывезти из заброшенной усадьбы, оставленного владельцем особняка буквально все, на чем лежала печать искусства, твердо следуя принципу: лучше спасти не представляющее научной или художественной ценности, чем бросить на произвол судьбы хотя бы один уникум.

И такой работой сотрудникам отдела пришлось заняться прежде всего. Только не во имя науки, как полагали они, а ради хлеба насущного в буквальном смысле слова. Да ради спасения обретенного наследия минувших веков.

Нищее, окончательно разоренное шестью с половиной годами войн государство должно было срочно восстановить экономику: промышленность, сельское хозяйство, транспорт. Лишь потом можно было задуматься о духовном. Поэтому Наркомпросу предстояло немедленно перейти на хозрасчет и самоокупаемость, приняв без возражений и обсуждений принцип остаточного финансирования культуры.

Раньше, в годы военного коммунизма, Наркомпрос когда угодно получал по первому требованию и в любых размерах необходимые ассигнования. С октября 1922 года бюджет республики больше не подвергался никаким коррективам и изменениям по требованиям наркоматов. Теперь он разрабатывался загодя и вводился с 1 октября по 30 сентября – на хозяйственный год.

Да, Совнарком медленно, но неуклонно ликвидировал бюджетный дефицит, но, в частности, за счет того что, скажем, Наркомпросу давал только треть тех сумм, которые до революции имело министерство народного просвещения. А ведь сфера Наркомпроса теперь была значительно шире. В его ведении находились не только все без исключения школы (раньше они подчинялись и министерству, и Синоду, и местному самоуправлению), но и театры, музеи, издательства, библиотеки, литература и искусство. И все требовали своей доли, даже Главполитпросвет – учреждение сугубо партийное, занимавшееся пропагандой.

Результатами действия остаточного принципа стали закрытия университетов и институтов. Профессура оказалась на улице. Учителя начальных школ перестали получать зарплату и теперь вели уроки лишь после того, как родители учеников приносили – в счет оплаты – продукты, дрова. Крестьяне же не очень заботились об образовании своих детей: те прежде всего должны были работать по хозяйству. Биржи труда вскоре зарегистрировали более полумиллиона безработных учителей.

Та же участь постигла и Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины. НЭП стал для него катастрофой – ведь теперь за все приходилось платить: за воду, свет, отопление, охрану, ремонт крыш, остекление окон, за реставрацию, самим – своим сотрудникам. А деньги не поступали – их просто не было.