Читать книгу "Роман с небоскребом - Елена Гайворонская"

– Эй, девки, че расселись, детей несут! – крикнула из дверей нянечка.

И, словно по команде, коридор огласился дружным ревом.

Юная сестричка, совсем девочка, везла длинную каталку, на которой в ряд лежали кулечки с высунутыми сморщенными, возмущенно кривящимися мордашками. Останавливаясь возле палаты, девочка-сестричка с необычайной ловкостью подхватывала по два кулька на каждую руку и разносила по кроватям.

– Ой, как она их! – испугалась я. – Не уронила бы…

– Где бродите, мамаши? – неожиданным баском выдала сестричка. – Кормить пора! Через полчаса заберу!

Мой сын был уже не красного, а нормального естественного цвета. Он мирно посапывал, сомкнув ресницы, удивительно длинные и изогнутые, как у Сережки, вскинув кулачки, перехваченные на запястьях клеенчатыми бирочками, на которых значились фамилия, рост и вес. Я разглядывала маленькое существо с одной и другой стороны и чувствовала скорее любопытство и робость, нежели безоглядную материнскую любовь. Если бы он открыл свои голубые глазки и снова посмотрел сияющим осмысленным взглядом, быть может, я снова ощутила бы знакомый внутренний трепет. Но ребенок крепко спал и не желал пробуждаться, даже чтобы поесть. Я потрогала занывшую от прихлынувшего молока тяжелую грудь. Со всех кроватей доносилось чмоканье и умиротворенное гульканье мамаш.

– Буди, – перехватив мой взгляд, сказала Жанна. – Пусть ест. А то потом молоко сцеживать придется, замучаешься.

– Как будить? – недоумевала я.

– За щечки потормоши. За носик.

Я послушно потрепала теплые бархатистые щечки и крошечный, как кнопка, нос. И даже пощекотала ниточкой от халата. Малыш чихнул, приоткрыл один глаз, совсем как Сережка, недовольно скуксился, ткнулся носом в предложенную грудь, секунду подумал, словно оценивал вкус и качество предложенного питания, а потом снова закрыл глаза и засопел.

– Не хочет, – озадачилась я.

– Соня, – рассмеялась Жанна. – Настоящий мужик.

– Эй, малявка, а ну, ешь давай! – возмутилась я, легонько встряхнула кулек, подула в личико.

Малявка от подобного неуважения пробудился, скривился и, похоже, приготовился зареветь.

– Даже не думай, – предупредила я. – Я – мама строгая. Церемониться не стану. Быстро ешь, что дают, а то останешься голодным.

По палате пролетел смех.

– Сразу видно молодую, кто ж так с дитем разговаривает? – добродушно заметила армянка Карина, родившая третью дочку. – Лаской надо, уговорами… Кисонька моя, ласточка… – загулькала она с малышкой.

И тут мой вредный сын передумал реветь, открыл рот и с силой, которую трудно предположить в столь крохотном безобидном создании, цапнул за сосок, присосался пиявкой.

Я вздрогнула от неожиданности. Сидела замерев, смотрела на крошечную мордашку, нахмуренные бровки в три волоска, мягкие оттопыренные ушки, забавный пушок на затылке – живая игрушка, да и только. И чувствовала, как во мне пробуждается новое, прежде неизведанное чувство – смесь острой нежности, жалости и страха за это беспомощное создание, полностью зависимое от меня, которое я пока не успела полюбить по-настоящему, безоглядно, безудержно, но знала, что это случится.

В час посещения вошла нянечка с букетом карминно-красных роз, вкатила тележку с подписанными полиэтиленовыми пакетами.

– Передачки, как в тюрьме, – пошутила Маша. – А цветы роскошные кому?

– Ковалевской, – прочла записку нянечка. – И еще сумка.

Я схватила букет. Стебли кололи пальцы, но это была сладкая боль. Я зарылась лицом в нежные мохнатые цветочные головки, жадно вдыхая терпкий аромат знойного лета, сладостных ночей, пьянящей страсти и любви, перебивший муторные больничные запахи… Я подбежала к окну и с высоты третьего этажа увидела Сережку в центре огромного, вытоптанного на снегу сердца. Он подпрыгивал, размахивал руками, посылал воздушные поцелуи, кричал: «Санька! Я тебя люблю!» Рядом стояли мама и папа и тоже махали руками и смеялись. И только тут я почувствовала прилив бесконечного будоражащего счастья. Истинного счастья, которое не купишь ни за какие сокровища мира…

– Сейчас банку принесу, – сказала нянечка.

– Сразу видно – сын, – с легкой завистью в голосе произнесла Карина. – Мне мой Армен три гвоздички принес… Мальчика хотел, а родилась третья дочка…

– Четвертым будет сын, – обнадежила Жанна.

– Куда столько? – огорчилась Карина. – Четверо – сильно много, в двухкомнатной квартире… И времена такие – не прокормишь. – И, поцокав, закачала головой.

В переданной сумке вместе с запиской от мужа обнаружились громадные медовые груши, сладкие яблоки, минеральная вода, сок, бутерброды с любимым российским сыром, сырокопченой колбасой, импортное печенье, курага, чернослив, новое заморское чудо – йогурты… Я перебирала дорогущие продукты и лихорадочно соображала, сколько все это великолепие может стоить…

Будто просканировав мои мысли, Жанна спросила:

– А почем такие груши? Дорогие, наверное?

– Даже не знаю… – Я надкусила одну. Брызнул нектар. Перечитывала записку, полную любви, радости и нежности, смотрела в темный прямоугольник окна, облизывала сладкий, как поцелуй любимого, грушевый сок с потресканных губ и понимала, что сейчас мне не хочется этого знать. Ничего не хочется знать, кроме пламенеющих роз, огромного сердца на снегу, крохотного существа, прильнувшего к груди… Пусть все заботы останутся на потом. А завтра будет завтра…

Я перешагнула порог нашей десятиметровки и ахнула. За пять дней моего отсутствия комната преобразилась. На месте старого бабушкиного комода, давно просившегося на свалку, стояла детская кроватка, обвешанная погремушками. Стену возле кроватки обклеили нарядными обоями в разноцветных вертолетиках. Между нашей и детской кроватями уместилась новенькая тумбочка, на ней стоял ночной светильник в виде кораблика. На окне вместо прежних линялых бордовых тряпок висели новые гобеленовые шторы. В комнате пахло снеговой свежестью, какая бывает после генеральной уборки. Даже мой обычно заваленный книжками и бумагами письменный стол был аккуратно разобран.

– Нравятся шторы? – спросила мама. – Мы решили, что через плотный гобелен будет меньше дуть из окна.

Мне все очень понравилось.

Мы осторожно распеленали кулек с сыном, ребенок сперва басовито заревел, но, ощутив прелесть свободы, тотчас успокоился, деловито засучил ручками и ножками.

– Какой смешной! – умилился Сережка, легонько пощекотав малыша по животику.

И тут я увидела Сережкины руки – распухшие, покрытые обветренной красной коркой, в мозолях и волдырях, готовых вот-вот прорваться воспаленной сукровицей…

– Боже мой, что это?!

Сережка смущенно улыбнулся, спрятал руки в карманы.

– Вагоны разгружал.

– Какие вагоны?!

– Товарные. На Сортировочной. Неплохо заплатили, знаешь ли…