Читать книгу "Один счастливый день - Анастасия Доронина"

Перед носом у Кати оказалась ложка. Больная сжала губы, но Анька была неумолима.

— Открывай рот, говорю тебе, жуй, глотай и молчи. Тоже мне Анна Каренина. Нашла из-за чего с балкона сигать — из-за двух сволочей каких-то, это я про Валечку твоего, и про себя любимую, заметь! Я, когда увидела, что ты через перила перегнулась и вот-вот вниз полетишь, за тобой-то на балкон рванула, да только толку от моего геройства никакого не было, потому что тебя не за что ухватить было! Ох и долго же мне изворачиваться пришлось потом, когда следователь приходил, что я только не придумывала: будто закурить ты решила первый раз в жизни, вышла на балкон раздетой, по летнему случаю, а с непривычки от никотина голова-то и закружилась. Короче, подвели под несчастный случай. Ой, да ты мне зубы не заговаривай, — спохватилась Анька, открывай рот, жуй давай и глотай, а то от недоедания точно окочуришься!

Катя упорно стискивала губы. Выждав с минуту, Анька хмыкнула и сильными пальцами защемила Катюше нос вместе с трубочками. Вольно-невольно, но рот пришлось открыть, жевать и глотать — тоже.

— Я, Кать, всяких там «прости» и «пойми» говорить тебе не буду, — продолжала говорить Анька, внимательно наблюдая, добросовестно ли больная ест., — И без того ясно, что в твоих глазах паскудой последней выгляжу. Так оно и есть в общем-то. Но хочешь верь, хочешь не верь, а только то, что произошло — это с моей стороны, ну… как бы опыт такой был. Чисто медицинский. Любопытство меня разобрало, понимаешь? Никак я не могла понять, что это такое, твой Валентик, что он за такой самец-производитель, что на него все бабы вешаются. Может, думаю, он умеет что-то такое, что я не умею? И так мне это интересно, Кать, стало, так занятно — аж я чесалась вся от любопытства. А тут ты уехала на практику свою эту дурацкую, а Валентик на меня — я чуяла — давно поглядывал, ну, я и решила… Эксперимент провести. Слов нет, сволочная штука получилась, но если б ты, Катюха, со своим возвращением ровно на день повременила, то и не узнала бы ничего. Я б свое любопытство удовлетворила, и забылось бы это дело, «как сон, как утренний туман…».

Невозможно было слушать этот когда-то родной голос, в котором сквозь наносную бодрость все равно пробивались виноватые, более того — отчаянные нотки. Но еще более невыносимо было присутствие рядом самой Аньки. И, чтобы избавиться от этого нестерпимого присутствия, Катя решила вести себя единственно возможным способом: не замечать, не реагировать, не отвечать ни словом, ни жестом… Два с половиной месяца, до самой выписки, она не замечала бывшую подругу.

Но Анька не реагировала на обидное поведение своей подопечной. Ежедневно с самого утра и на много часов появляясь в Катюшиной палате, Истомина продолжала выхаживать ее, как настоящая добросовестная сестра милосердия. И говорила, говорила: вытаскивала на свет старые детские смешные воспоминания, рассказывала о своих приключениях, сплетничала об общих знакомых… Но о том, что произошло между ними, больше не было сказано ни слова.

Истомина приходила каждый день, а Валентик так и не появился.

Два с лишним месяца спустя Катя стояла у двери в свою квартиру, не решаясь ее открыть. Анька стояла сзади — Катюша не могла отговориться от того, чтобы ее проводили до самого дома.

— Нет его там, Катюха, — тихо сказала подруга. — Я его на следующий же день прогнала, сразу, как только ты в сознание пришла. Нечего ему тут без тебя было высиживать, мало ли что! Вот сейчас ты стала здоровая — пусть приходит, если хочет. Я в ваши дела мешаться не собираюсь…

Первое, что бросилось Кате в глаза — сильный, какой-то оскорбительный беспорядок в прихожей. Шкаф для верхней одежды приоткрыт, из него вывалились на пол старый Катин пуховик и куртка, в которой она ездила на ту самую злополучную практику. Девушка скрипнула дверцей. Плечики, на которых полагалось висеть ее беличьей шубке и новенькой, только той осенью купленной дубленке, были пусты.

Отшвырнутая в угол, в дальнем конце коридора валялась сумка, с которой Катя вернулась домой в тот день. Около нее лежала на боку раскрытая коробочка из ювелирного магазина. Пустая.

— Ты что-то потеряла?

Не отвечая, Катя прошла в большую комнату. Из серванта исчезла круглая берестяная шкатулочка с недорогими украшениями: доставшаяся от бабушки цепочка с кулоном и пара колец. Невидимая рука вычистила и спальню, забрав магнитофон, фотоаппарат и переносной телевизор. Платяной шкаф был пуст совершенно. Только возле кровати, наверное, оброненное второпях, ворохом лежало бежевое в коричневый цветочек муслиновое платье, то самое, которое Катя так никогда ни разу и не надела. Она пошарила в выемке между ящиками комода, где обычно хранились тщательно сложенные деньги «на хозяйство». Пусто.

— Господи! Да он же обокрал тебя!

В кухне, посмотрев на белесый от отсутствия пыли прямоугольник на столешнице, где полагалось стоять микроволновке, Катя опустилась на нагретый солнцем табурет и закрыла лицо ладонями.

— Что ж ты сидишь? В милицию, в милицию надо заявить, Катя! Вот же скотина!

— Не надо. Ничего не надо, — это было первое, что услышала Анька от нее за два с лишним месяца болезни.

От мысли, что она может не только еще раз увидеть Валентика, но и просто заговорить с кем-то о нем, у Кати болезненно закружилась голова.

Никогда, никогда, никогда!

Весь следующий год Катюша приходила в себя. Медленно, но уверенно, как ослабевший от перенесенной кори ребенок. Преодолевая ощущение брезгливости, заставляла себя спать на кровати, в которой когда-то застала свою лучшую подругу. Осиливая дрожь в коленях, выходила на балкон и, стараясь не смотреть вниз, глубоко, полной грудью вдыхала свежий августовский воздух. Приучала себя не вздрагивать и не отдергивать руки, если взгляд находил какую-то мелочь — чашку или книгу, которые любил вертеть в руках Валентик…

Она выздоравливала.

Когда началась учеба, выздоровление пошло еще быстрее. Это было похоже на освобождение из плена: снова видеть однокурсников и друзей по факультету, принимать участие в нормальных человеческих разговорах, шутках, часами просиживать в библиотеке, волноваться из-за несданных зачетов. Валентик в университетских коридорах не появлялся — на доске деканата висел приказ об отчислении студента Липатова за непосещаемость и академическую неуспеваемость.

— Валентик? Липатов? Да он с какой-то бабой связался, чуть не на тридцать лет себя старше. Богатая такая тетка, бабла зеленого до задницы, отставная банкирская жена. Уехали они. В Таиланд, кажется, — услышала как-то Катя обрывок разговора между бывшими мужниными приятелями. С самой Катей о Валентике никто не заговаривал — непостижимым образом весь курс уже знал о том, что произошло между ними, и Катю все берегли.

Впереди был еще один, последний курс университета и окончательно взрослая, без всяких поблажек, самостоятельная жизнь.

СЕЙЧАС

Сейчас, когда она, уже не Катюша, а референт в известной на всю Москву «адвокатской конторе Игоря Водорезова» Екатерина Андреевна сидела над документами, неизвестно по какой причине вызвавшими неудовольствие шефа, ни одно из этих воспоминаний не задело ее памяти. В кабинете раздавался шелест бумаг, изредка прерываемый вздохами об украденных в метро деньгах, негромкое Маринкино сопение.