Читать книгу "У самого синего моря. Итальянский дневник - Наталья Осис"

Мы были на спектакле, когда умер папа римский. Это было почти как у Толстого: «Князь Андрей знал, что умирает, он уже почти что умер…» – и он тоже, надо полагать, знал, все это знали и все последние дни жили немного тише, чем обычно. Где-то там свершалось таинство, и все жили, как бы прислушиваясь: как там? ТАМ было все то же: непостижимое молчание, к которому старались прислушаться. Это молчание было прервано гулом колоколов по всей стране, вслед загудели пароходы в порту, к ним присоединились сигналы машин, все слилось в общий многоголосый гул. Объяснения не потребовались. Все знали, что это значит.

Для нас гул колоколов влился в ткань спектакля на удивление органично. Спектакль не был прерван, нет, напротив, и актеры и зрители получили несколько минут чистейшего, кристального катарсиса – новый и высший смысл обрел текст, удивительно правдивы были актеры, внимательны зрители, секрет причастности вдруг завладел всеми и заставил на несколько минут подняться туда, куда обычно мы боимся даже смотреть.

Режиссер был счастлив, несмотря на то что после спектакля о режиссуре не было сказано ни слова, сидели в баре, очень тихо и по-домашнему, говорили какие-то нежные глупости об умершем папе: как вместо сказок старенькая бабушка по вечерам сказывала внучке монотонным голосом: «А вот папа римский сегодня сказал…»; кто-то постарше вспоминал, как родители следили за предыдущим конклавом, и, переглядываясь с непонятным выражением, говорили: «Опять черный дым», а семилетний мальчик думал о черном дыме и о том, как это, должно быть, страшно, когда в городе черный дым; «Да-да, – добавлял другой, – а я помню, как наконец-то вышел белый дым, и все обрадовались, и вдруг – бац! – и все удивились и даже имени нового папы не могли произнести, ведь это был первый папа неитальянец…» – «А вы помните, с каким акцентом он говорил сначала?» – «…и до конца!» – добавлял кто-то, и все с удовольствием смеялись. И это было удивительно хорошо. Нежно. Интимно, как любят говорить итальянцы, не имея в виду «интимные отношения», а имея в виду – «по-домашнему».

Помпезный фарс начался на следующий день и набирал обороты с невероятной быстротой. Начиналось с открытых круглые сутки церквей и наивных букетиков у портретов папы, потом последовал трехдневный национальный траур, информационная блокада, минуты молчания, одна за другой, сообщения по радио о том, как надо рассчитать время, чтобы прибыть в Рим проститься с папой, эсэмэс о скидках на билеты до Рима, сообщения по ТВ о том, что занимать очередь к папе уже не стоит – Рим переполнен, эмоциональные репортажи о людях, которые, отстояв очередь, становятся в нее снова, и слезы, слезы, цветы, свечи…

В день похорон телевидение было не просто блокировано – оно существовало в режиме советского ТВ времен путчей и прочих переворотов. Только вместо «Лебединого озера» передавалась абсолютно синхронизированная трансляция похорон.

Ощущение волнующее: переключаешься с одного на другой канал волшебной спутниковой системы SKY, а их больше ста, и видишь одно и то же, только голоса комментаторов разные. Куда тут тягаться бывшим двум советским! Застывшие лица, рассчитанные движения, статисты в белой или красной униформе, окаменевшая толпа. И единственный живой персонаж во всем этом помпезном и статичном зрелище – ветер. На протяжении всей церемонии погребения он надувал полотнища, рвал с плеч плащи и накидки, вскидывал рукава сутаны будущего папы, обстоятельно произносящего слова молитвы на плохом итальянском, плохом латинском или плохом английском языке, тысячи красных и белых одежд взлетали и парили над плечами кардиналов, священников, служек, хора. Казалось, что весь церковный клир оброс крыльями, но это как-то настолько неожиданно случилось, что никто так и не понял, что с этими крыльями делать – не ко времени как-то, не к месту, да и вообще… Тысячи крыльев так и трепетали на площади весь день. Опали к вечеру. Ветер стих. Восемь человек взяли гроб с папой и понесли. Бедная тосканская старушка – соседка нашего друга, у которого мы гостили в это время, – потом все удивлялась: сколько же весит этот папа, что его аж ввосьмером несли?

Все дальнейшее случилось быстро и споро. Территорию конклава, за которым я приготовилась пристально наблюдать, в этом году расширили до границ всего Ватикана (ну право слово, что за глупости – запирать взрослых кардиналов в Сикстинской капелле? А пообщаться? А переговорить? Нет, пора уже оставить этот средневековый предрассудок!). Черный дым вышел всего один раз, и то сначала показался белым. Я даже, признаться, думаю, что он и был белым, просто решили, что это как-то неприлично так прямо с первого раза выбрать нового папу. На второй день (я как раз обещала показать Пете черный дым) уже вышел белый дым, а вслед за ним вышел и новый папа. День спустя уже вышли газеты с фотографией симпатичнейшего паренька в форме гитлерюгенда, а еще день спустя все газеты уже писали о том, как новый папа любит кошек, и каламбурили на тему Pastore Tedesco (буквально – «немецкий пастырь»; но этими же словами обозначается обычно и немецкая овчарка). И ни слова о том, что Йозеф Ратцингер – очень серьезный теолог, о его работах, позиции, о вероятной смене курса… ничего похожего. Король умер, да здравствует король! И как это прессе удается выкраивать медийных персонажей по своей мерке даже из самых неподходящих для этого людей?

Casta diva

Опера в Генуе, музыкант-буржуа и Мстислав Ростропович

Сбылась моя мечта – я наконец-то попала в знаменитую итальянскую оперу. К сожалению, пока не в Ла Скала. Муж мой болеет распространенной театральной болезнью и ходит на спектакли в трех случаях: если это работа, если его пригласили и когда неудобно отказаться. Для последнего случая, кстати, у него имеется отличная формула. На вопрос «Как тебе понравилось?» он отвечает: «В жизни не видел ничего подобного» (рекомендую, очень помогает в безнадежных случаях).

В театро Карло Феличе – оперном театре Генуи – была генеральная репетиция «Нормы». Для Сандро это была адская смесь всех трех случаев – один технический директор пригласил другого технического директора посмотреть, как работает новая техника: в этой постановке вместо декораций была сплошная видеопроекция. В итальянских театрах, похоже, окончательно сошли с ума: драматические театры городят на каждом спектакле замки-деревья-купола (минимум на три трейлера, а то, не дай бог, в турне пригласят), а в оперном – ограничиваются видеопроекцией в чистом виде. Хотя «ограничиваются» – не то слово; режиссерское задание, по-моему, состояло из одной фразы: «Сделайте мне красиво». Было красиво. Видеопроекторы работали на всю мощь и демонстрировали все последние достижения видеопроекторной промышленности. Эдакий гигантский шоу-рум.

Зрители в мехах и смокингах (генеральная репетиция! Что бы я понимала?!), зал на полторы тыщщи мест – битком, исполнители, как всегда, в тогах, прикрывающих их необъятные размеры, волнообразные метания хора по сцене – опера, одним словом. Но знаете, что я вам скажу, братцы?

Когда эта бочка в тоге запела Casta diva, а по ее шлейфу, взмывающему ввысь, потекли вниз видеопроекционные цветы – они падали как снег, как медленный белый снег, хор пал на колени, и оркестр стал попадать в ноты – Dio mio, как это было прекрасно! Мы приволокли с собой Петьку – и даже он застыл и перестал спрашивать, кто это пришел и что это он сказал. (Впрочем, может, он как раз к этому моменту осознал, что ему все равно никто ничего внятного не скажет.) А когда ария закончилась, я поняла, что мне больше не жалко, что в Большом, может, и не будет концептуальных постановок, вроде «Детей Розенталя» Сорокина – Десятникова. Да и хрен с ним, с Десятниковым! Под такую музыку, как Casta diva, я готова, не подавившись, проглотить любую чушь про друидов, и толстух в тогах, и хор, никогда не изучавший сцендвижение – да пусть делают что хотят, лишь бы пели!