Читать книгу "Другие места - Николай Фробениус"

Много недель я ходил по этому огромному городу. Спокойно шел по богатым кварталам и крался вдоль развалюх в трущобах.

Однажды, открыв какие-то ворота, я оказался в саду, где росли невиданные яркие цветы. Глаза у меня все еще были забиты пылью, я умылся у фонтана. Женщина с белым платком на шее подала мне цыпленка, приготовленного в соусе чили и шоколаде. Я ел, глядя на цветы и забыв о пыли, улицах и старике с обожженным лицом, сидевшем в парке под деревом.

В каком-то «розовом» баре я познакомился с девушкой-американкой. У нее были короткие белые, как мел, волосы. Хрупкая фигура, холодные зеленые глаза. Сидя у стойки, она наклонилась ко мне, и ее рука скользнула мне под майку, рука у нее была горячая.

Мы пошли к ней в гостиницу в той части города, которая называлась Римский квартал, и помню, что всю первую ночь я, не раздеваясь, лежал на кровати и слушал ее рассказ.

Несколько лет она работала стриптизершей в Атлантик-Сити. В этом клубе девушки работали в кабинах, и клиенты могли наблюдать за ними через дырку. Они платили десять долларов за три минуты. Иногда клиент пытался просунуть руку в кабину, чтобы коснуться девушки. Тогда звучал сигнал тревоги, и клиента выгоняли из клуба.

Я проснулся оттого, что она спала на моей руке. Она открыла глаза и улыбнулась мне так, что я подумал, не сказал ли ей накануне чего-нибудь очень хорошего, но не мог припомнить, чтобы я вообще говорил вчера. Она разделась и шепнула мне, что готова. И попросила стиснуть ей руками шею и не разжимать их до конца. Несколько дней мы провели в ее номере, занимались любовью и курили травку.

Только спускались в ресторан поесть. Она рассказала мне о своей семье. О брате-инвалиде, который не мог ни ходить, ни говорить. Когда она рассказывала, как ее родители заботились о бедном мальчике, на глаза ей навернулись слезы. После этого, занимаясь с ней любовью, я стал держаться жестче, и в ее стонах слышалось словно бессильное предупреждение. От ее губ пахло камфарой. Мне нравилось целовать ее губы, когда она спала.

За те дни, что я провел в гостинице, к моим пальцам вернулась чувствительность. Я прикасался к разным вещам: к тюбику с пастой, вазам, столешнице, волосам. Я теребил пальцами ее волосы, и думаю, ей это надоело, потому что в один прекрасный день она исчезла.

Я спрашивал о ней у портье и искал ее во всех барах, в которых она любила бывать, но не нашел.

Я продолжал жить в ее номере. В шкафу висело ее платье и несколько рубашек. Я прижимался лицом к их ткани и чувствовал запах духов, вызывавший у меня слезы. Спустя несколько дней я понял, что она вернулась в Штаты.

Мне надоел Мехико-Сити. Захотелось уехать подальше от испанского языка. Иногда язык может заставить тебя поверить, будто ты понимаешь что-то, чего ты на самом деле не понимаешь. До меня вдруг дошло, что я плохо знаю испанский. Я ходил по городу и вслушивался в чужую речь – в магазинах, кафе, ресторанах в центре города. Я вбил себе в голову, что все меньше понимаю испанский, и обнаружил, что уже несколько дней ни с кем не обменялся ни словом. У меня было чувство, что я выучил этот язык во сне в каком-нибудь автобусе и теперь теряю его.

В аэропорту, сидя перед световым табло, я выбирал, куда бы еще поехать. Рядом со мной села англичанка и спросила, не знаю ли я, как удобнее всего добраться до центра города. Меня так удивил ее вежливый тон, что я решил первым же самолетом улететь в Лондон.

6

Не знаю, что такое есть в этом городе, но я ходил по Лондону как лунатик. В подземке я увидел людей со странными лицами. Зелеными, фиолетовыми. От английского климата они приобрели болезненный вид. Зачем я прилетел в Лондон? Этот вопрос вертелся у меня в голове, когда я, ослепший от пыли, бродил по бесконечным торговым улочкам на севере Лондона. Я разглядывал витрины с электронной аппаратурой и пытался вспомнить, сколько же времени я отсутствовал… один год… два? Я не узнавал выставленных в витринах товаров, не понимал их назначения. Отвернувшись, я перебежал через улицу. С этой минуты я обходил стороной все магазины, в которых продавались калькуляторы и компьютеры.

Я видел семью, жившую в фургоне на Холлоу-роуд, мальчишка бросал камни в вывеску, а его отец спал на солнышке у стены. Я посетил художественную выставку, где в одной витрине экспонировался живой человек. Я пил пиво в пабе во время ленча, раскаты смеха взлетали до потолка.

Крохотная квартирка на Лэдброук-гроув, под мостом метрополитена, стоила дешево. Сосед мой умирал. От его кашля я покрывался холодным потом. Он кашлял всю ночь. Беспрерывно. Его кашель был слышен в моей комнатушке, и я не мог спать. Ночь за ночью. В конце концов я не выдержал. Мне до смерти захотелось взглянуть на этого беспрерывно кашляющего человека.

Однажды ночью я оделся, подошел к его двери и постучал. Он все кашлял и кашлял. Я постучал сильнее. Наконец он открыл дверь. Он оказался маленьким, чернокожим, со сморщенным личиком. Почему-то я разочаровался, увидев, как он мал. Наверное, я представлял его себе иначе: так мог кашлять только крупный мужчина. Я сказал, что не могу заснуть. Он кротко поглядел на меня и сказал:

– Теперь уже недолго.

И закрыл дверь.

Лунатическое состояние, в котором я пребывал, не способствовало успеху в поисках работы. Деньги у меня почти кончились. Впервые за долгое время я был вынужден искать себе работу. Я не знал, куда обратиться, работать в пабах мне больше не хотелось; клиенты толпились у кранов, пиво текло на стойку. В помещении тошнотворно пахло потом и дымом.

Стоял февраль, и в Лондоне все время шел дождь.

В конце концов я получил работу ночного охранника в одной больнице. Брат хозяина моей квартиры держал фирму по охране помещений, он и дал мне эту работу. Ему требовался человек, причем немедленно. У них не хватало людей.

– С бумагами мы все уладим потом, – сказал брат хозяина. – Начинай работать.

Единственный плюс этой работы заключался в том, что я больше не слышал по ночам кашля умирающего, зато видел перед собой длиннющие коридоры больницы Девы Марии. По ночам в больнице я вспоминал один бар в Мехико-Сити и вибрирующие звуки оркестра мариачи. Днем я ворочался в постели. Я не могу спать днем. У меня всегда появляется чувство, будто я нахожусь на грани какого-то необычного мира, но не могу проникнуть в него. Когда я пытался заснуть, У меня в голове проносились картины моих поездок. Песня детского хора на какой-то площади в Буэнос-Айресе смешивалась с журчанием бегущей воды. Человек без рук прижимался щекой к моему плечу и что-то говорил, но я его не понимал.

Однажды вечером в книжном магазине на Портобелло-роуд я встретил знакомую из Буэнос-Айреса. Ее звали Ирена, она была норвежка. Там она работала в норвежском посольстве. Мы принадлежали к одной среде. Художники, полухудожники, уличные музыканты. Как-то ночью я провожал ее домой по беспорядочному сплетению улиц, мы заблудились, сели на какой-то скамейке, курили и беседовали, пока не рассвело и не ожило уличное движение. Тогда она легко нашла свой дом.