Читать книгу "Все четыре стороны. Книга 2. Вокруг королевства и вдоль империи - Пол Теру"

АНГЛИЯ ОСКОРБЛЕННАЯ

Остальная часть побережья — какой я ее увидел из окна поезда — была плоская и изуродованная. Города были либо маленькие и безысходные — например, Харринггон Партон, либо огромные и страшные, как Уоркинтон, центр сталелитейной промышленности — еще одной прогоревшей индустрии. А Мэрипорт выглядел просто жалко: былой крупный порт, откуда вывозили чугун и уголь, в викторианскую эпоху на тамошних верфях строили огромные парусники. Теперь он забыт. На берегах современной Британии кораблестроение настолько мало развито, что, пожалуй, вообще не существует. Но еще сильнее я дивился, что в этих гаванях и портах почти не видно кораблей; какой-нибудь ржавый сухогруз, потрепанный траулер, несколько пластиковых «тузиков» — вот, в общем-то и все, хотя раньше тут были сотни судов дальнего плавания.

Я смотрел в окно вагона — мне хотелось побольше увидеть. На глаза попадалось кое-что безобразное, но занятное, но вдруг — я и опомниться не успел — железнодорожная колея свернула вглубь суши; мимо замелькали живые изгороди из куманики да вороны на полях силосных культур, маленькие, скученные постройки на фермах и церковные шпили в деревнях поодаль. Мы расстались с испоганенным берегом, и благостная сельская местность взяла свое. До самого Карлайла — одни фермы да зелень: приятно для глаза и чрезвычайно монотонно.

В Карлайле каракули на стенах возглашали: «Кесуикские панки» — этакий гибрид Кольриджа и Вортсворта с Джонни Роттеном. Но этому дивиться как раз не стоило. Молодежь самого безумного вида можно было видеть как раз в красивых старинных провинциальных городах: парни с розовыми волосами, девушки в цветных колготках леопардовой расцветки, камни в носу, татуированные мочки ушей. В малюсеньком Лланелли я заметил свастики и зеленые космы. Такие названия как Тонтон, Экстер или Бристоль отныне ассоциировались у меня только с граффити на стенах; та же картина царила и в благородном Карлайле, над которым возвышался древний замок: укреплений и городских стен здесь было достаточно, чтобы удовлетворить аппетиты самого рьяного вандала. «Революция силой», гласили надписи, «Эксплуатируемые», «Анархия», «Отбросы общества». Может, это поп-группы такие?[19]«Дефекты», «Отвергнутые», «Отщепенцы», «Проклятые», и несколько свеженьких свастик, и «Barmy Army!»[20]. А на древних стенах значилось «Скины рулят!».

Я подозревал, что эти заявления несколько преувеличены, но потратить день на знакомство с ними было небесполезно. Все это заинтриговало меня не меньше, чем банды мотоциклистов, которые вылетали из дубовых рощ или с деревенских боковых дорог, чтобы терроризировать сельских жителей или просто посидеть в каком-нибудь пабе с соломенной крышей, воротя от окружающих свои надменные грязные лица. Когда они отказывались со мной разговаривать, я не принимал это на свой счет. Они ни с кем не говорили. Они были англичане, к тому же деревенские парни, к тому же застенчивые. Они были опасны, лишь собравшись в количестве дюжины; поодиночке же они были довольно милы и, кажется, слегка робели, когда расхаживали по Хай-стрит в своем добром старом Холтуистле в кожаных куртках с надписью «Ангелы ада» или «Проклятые».

Граффити наводили на предположение, что Англия — а возможно, и вся Британия — меняется: становится беднее и озлобленнее. Причем на взморье и в провинциальных городках эту деградацию было легче заметить, чем в мегаполисе. Фразы были призваны шокировать, но Англия практически не поддавалась шоку, и граффити казались всего лишь докукой, метким оскорблением. Собственно, такое впечатление на меня произвела страна в целом; если бы меня попросили описать выражение лица Англии одним-единственным словом, я бы сказал: «оскорбленное».

МИССИС УИНИ, ХОЗЯЙКА ПАНСИОНА

Я почти ожидал, что придется выполнять формальности: проходить таможню, заполнять миграционную карту, ибо Ларн выглядел абсолютно чужеземным, страшно промозглым, погруженным во мрак. Но на пристани не было даже поста охраны: только сходни, ведущие в промокший город. Около часа я бродил по улицам, чувствуя себя Билли Бонсом, а затем позвонил в дверь солидного дома, где в окне белела картонка «Свободные места». По дороге я насчитал еще десять таких же картонок, но в этом доме, как я предчувствовал, комнаты были просторные, а кресла — широкие.

«Только что с парома?». Так спросила миссис Фрейзер Уини, теребя складки своего платья; волосы уложены в пучок на затылке, лицом похожа на тюлененка — надутые губы, мировая скорбь в глазах, шестьдесят пять лет; она сидела под собственной работой — надписью «ВЕЧНО РАДУЙТЕСЬ О ГОСПОДЕ», выполненной путем выжигания по дереву, — и дожидалась, пока в дверь позвонят. «Паром пришел в двадцать один пятнадцать — город осматривали?»

Миссис Уини была всеведуща. По моей классификации, которую я изложил выше, ее пансион относился к категории «тещиных» — этакий гнетущий комфорт, словно тебя душат — но пуховой подушкой. Дела идут ужасно, сплошное разорение — кроме моей, занята только одна комната. Как же так, ведь она помнит: не успеет прийти паром, а все места уже заняты, приходится отказывать. Так было еще совсем недавно, пока не начались беспорядки — ох, от этих беспорядков одни беды! Но сейчас миссис Уини не до разговоров. Она страсть как устала, и хлопот полно — вчера ночью была адская гроза.

— Гром! — гремел ее голос. — Голова раскалывалась!

Мы поднимались наверх под огромным транспарантом «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего…» и так далее.

— Вся голова разболелась!

Дом был заставлен мебелью, а этажей в нем было не меньше четырех или пяти, и чуть ли не на каждом этаже по роялю, и оттоманка, и вольтеровское крало, и опять выжигание по дереву в рамках: сцены из Ветхого Завета. Это, вероятно, Ноев ковчег, а тут кто — Авраам и Исаак? Взгляд повсюду натыкался на сумрачное сияние полированной мебели, от которой до сих пор пахло лаком. Слышалось шипение горящих углей. Был июнь, и я находился в Северной Ирландии — а значит, камин топили только в одной из комнат всего дома.

— А у соседей в крышу вдарило, — продолжала миссис Уини свой рассказ о буре, громе и молнии.

Еще один пролет лестницы, толстые ковры, еще несколько библейских изречений, кресло на площадке.

— Еще один этаж, — сказала миссис Уини. — Для меня это как разминка. Ох, ужас, ужас. Мои даже заплакали…

Зеркала, оленьи рога, опять изречения и деревянные панели; тут я заметил, что у миссис Уини под носом пробиваются усики. Теперь она рассказывала о ливне — страсть какой сильный был ливень, а заодно сообщила, что завтрак в восемь — но сама-то она в шесть уже на ногах, — а в Белфасте жить страсть как опасно.

«ИИСУС ХРИСТОС ПРИШЕЛ В МИР СПАСАТЬ ДУШИ ГРЕШНИКОВ» — гласило изречение над изголовьем моей кровати в огромной; продуваемой сквозняком комнате, а сама кровать представляла собой огромный провисший батут. Миссис Уини заметила, что всю ночь глаз не сомкнула. Все из-за грома и из-за бедняжки в восьмой комнате — та до смерти перепугалась.