Читать книгу "Узкие врата - Дарья Симонова"

Что она сама знала о языке современного танца? Только краешком глаза… Но журналист набряк от любопытства, ждет, что еще сболтнет надежда мирового балета. Но весь скудный запас штампов представлен, далее – девственно пустое сознание. Ему бы выспаться! Словоблудие – не его стихия. Журналист выскользнул, как маринованный грибок из-под вилки. И слава богу. Пусть судачат о ней, но без нее. Звезды светских раутов из Инги не вышло. Зато замаячила «Жизель» во Франции! От такого известия без всякого пятиалтынного – мышцы в комок. Париж – это не Австралия, толком не виданная. Это чуть ли не месяц… С ума сойти. А Алеша женился на Марине. Вот такие пирожки с котятами.

Глава 8

И даже сбывшееся не заменит первого сока желаний. Ретроспекция возвращает в окончание седьмого класса. Инга и Олеся заняты в выпускном концерте. Олеська курит в форточку и хохочет, она познакомилась с кем-то из мореходного. Хочет теперь тоже плавать на больших кораблях.

– Как ты думаешь, мы когда-нибудь поедем на гастроли? И – останемся! – восторженно зажмурившись, предлагает она.

Инга отвлекается от нудного вдергивания резинки в трусы, вечно у нее какая-нибудь нелепость. Пожалуй, что с Олесей ей было бы не страшно даже в каком-нибудь Сингапуре, хотя Сингапур, по замечанию той же Олеси, вовсе не глушь. Без разницы, вместе нигде не страшно. Но сегодняшний день – бликующий, ослепительный – слишком напоминает Инге другой. Приезд дамы из Вагановского, Инга – тощий рекрут в прекрасное. Тогда на родине тоже было солнце, правда, южное, неразбавленное, как здесь. Опять мелькнула на задворках воображения мать. Где-то она теперь…

– Может, умерла, – с равнодушной надеждой отзывается Олеся, которая любую подружкину хандру толкует единственным образом. Видать, правильно делает.

Инга вот-вот заплачет. Олеся выдержит непреклонную паузу, а потом разлаписто обнимет, как неловкий олененок. И объяснит, что нужны карьера, деньги, муж, неопределенно-зажиточный, и любовник, бедный и артистичный, и этот совокупный рецепт непременно заглушит тоску. Начиталась, писюха… но ее рекомендации не слишком расходятся со зрелыми и назидательными, что будет Инга получать по ходу жизни. Инга разрыдается, пронюнит тихо, что хочет обязательно ребеночка, чтобы никогда-никогда его не бросить, не отпустить от себя. Чтобы жить с ним, и только с ним, и никто и ничто более не нужно, и это и есть главное…

– И что же в этом недосягаемого?! Почему бы и нет. Все у тебя будет, – безапелляционно хлопает перед носом слипшимися от туши ресницами Олеся. – Я понимаю, ты б королевой испанской стать хотела, тут был бы повод поерзать. А так… ну пойдет этот балет куда подальше со всеми своими четырьмя кавалерами…

Да, кажется, тогда, на концерте, Инга танцевала адажио с четырьмя кавалерами, впервые вошла в свою счастливую «Спящую красавицу». Трагического Чайковского она отодвигала от себя, даже слушать избегала; он ей представлялся хлебосольным отцом семейства, добряком и игривым гением. Каково же было для Инги развенчание… В недобрый час, в азарте очередного философского спора с Нелли. Философия, однако, между ними, как шарик пинг-понга, металась обычная: великие страдали? Должны страдать? Так получается? Ну почему… Инга жаждала хоть одного смягченного примера. Женщин, она уже знала, лучше не припоминать, им, по Неллиным версиям, бог роздал всем сестрам по серьгам. Инга встряла с Чайковским и обомлела. У него совсем все плохо! Уж какая к лешему многодетная семья и елка на Рождество…

– Вот потому, – не преминула закруглить Нелли, – во всяком случае, и из-за трагедии своей тоже, ему удалось то, что удалось. Величайшему таланту не произрасти в теплице, пойми… Его музыка – это то, что ему выпало… и то, что так беспощадно не сбылось…

Потом Нелли пожалела, что не погасила острую тему. Инга совсем захандрила из-за бедного Чайковского. А Нелли-то ее берегла для Лучшего. Как гуся с циррозной печенью берегут для деликатеса! Нелли знала, что кроме подростковых бурь, тоске по дому, едких Олеськиных влияний есть еще масса нюансов. Вплоть до травм, недомоганий и гладких, как молоки, полов в концертных залах, словно злоумышленно навощенных для падений… А тут накануне первого серьезного концерта она еще и сбила ребенка в глухой минор. Нелли и сама разнервничалась, но уже перед самым часом икс. Инге вот-вот выходить на сцену – Нелли ей прошептала:

– Детка, я не права… Кто там сейчас разберет, что было у Чайковского. Нам не дано постичь гения, понимаешь? Представляй его своим, как ты там говорила… елка, много детей, хороводы вокруг стола, как в фильме, – помнишь, мы смотрели, – «Фанни и Александр»… Представляй его, каким хочешь, это очень важно, прошу тебя!

– Да пожалуйста, – удивилась Инга.

Она в ту минуту и думать забыла о Чайковском. Она волновалась до отчаяния. Она снова напряглась, приготовилась быть умницей, чтобы мама вернулась или не мама уже, конечно, просто нечто сногсшибательное. И было почти физически больно от заезженной пластинки, на душе лопалась вздувшаяся мозоль. И внезапно – так тепло от Неллиных слов…

Инга никогда не видела фильм «Фанни и Александр». Учительница что-то спутала. Но было приятно оттого, что она вообще могла спутать, от самой иллюзии семейной: они с Ингой на досуге что-то переживали вместе…

И про Олеську, наконец. Кто бы подумал, что корни истории заплелись еще тогда, на том берегу! И Нелли знала больше Инги, вот незадача… Может, потому, что учительница зорко приглядывала за девочками сызмальства, а Олеська для нее – злой ангелок. Они с Ингой – лед и пламень. Точнее – Снегурочка и Огневушка-Поскакушка (если учесть, что Нелли глумливо поправлялась на «потаскушку»). Нелли не могла ее не замечать, ведь Олеська – «вторая первая», другая лучшая. Просто у нее амплуа, а Инга должна будет танцевать все. Нелли так решила. А на том семиклассном выпускном триумф случился и у Олеськи. Она танцевала дуэт из «Корсара». Ей подарили целую корзину белых роз. Нелли подошла поздравить, прижала ее голову к себе.

– О, да это намек… – пробормотала она про великолепие подношения. На что намек и почему – долго было неясно, даже бойкая Олеська не решилась расспрашивать, на Нелли она смотрела с осторожным пиететом.

Инга же – любительница подслушать, подглядеть и сложить пойманное в копилку, чтобы копаться, разгадала залежавшийся ребус. С кем-то Нелли однажды шутила, обронила фразку, мол, светлых оттенков цветы не дари, если не лелеешь надежду на интим, и якобы любая женщина бессознательно толкует светлые цветы именно так. Намек понят. Инга пристала к Нелли за разъяснениями, теперь Олеська пропала, и надо докопаться… Сначала учительница отнекивалась, хмыкала, что все сущие цвета – цвета страсти, важно только, какой оттенок. Потом раскололась. Если вспомнить, то кто корзину ту преподнес? Во-от, в нем и дело. Из-за него она вляпалась, все из-за него. Но это сложная тайная история. Здесь даже дешевой мистикой припахивает, какая-то шарлатанка гадала Олеське твоей на таро – и нити вели высоко-высоко.

– Говорю прямо, голубушка, – заскрипела Нелли недовольно, – если бы Олеська стала любовницей главного – уже потом, в театре, – тогда бы все роли и гастроли мыслимые и немыслимые – ее. Она бы стала примой, и баста! Но тот, кто подарил ей те розы, – уж прости за детектив, толком я не знаю, кто это, но тоже шишка порядочная и тварь еще та, – спутал девочке все будущие козыри, взъерошил жизнь на много весен вперед… вуаля, как говорят французы, к которым ты скоро поедешь.