Читать книгу "Половецкие пляски - Дарья Симонова"

— И о ком же он насплетничал?

— Разумеется, о Катерине… я думаю, сейчас много дерьма выплывет…

— А ты не слушай.

— Умная ты. «Не слушай»! Я бы с удовольствием не слушала, а также не говорила, но вчера уже звонил Яша. Интересовался инкубационным периодом. Он, видишь ли, тоже переспал с Катериной… а может, с ними с обеими… Короче, Габе уже переквалифицировался в венерологи и рисует сифилитическую цепочку «Заразился сам — передай товарищу», и у него это получается. Он лучший эксперт… Только вот опасается, что пил с Веней из одной бутылки. А я ему говорю, мол, Ленечка, не знаю, как через пиво, но через воблу сифилис точно не передается…

— А бытовой бывает?

— Бывает. При коммунизме… один на всех. Мы пока его недостойны. Надо дождаться, пока у меня нос зашатается…

И как тут было не выкопать из памяти, из необъятного вороха эпизодов юродивую Настю, давно уже канувшую в Лету, но для хохмы приплывшую обратно в виде фантома. Для своей манеры одеваться в самодельное красное с синим Настя выдумала неплохую мистификацию. Вряд ли она сознательно искала верный ход, но она его нащупала; за оригинальность ее полюбили сокамерники по перу в университете. Настя объявила о вступлении в девственный брак. Бедным девушкам идет девственность. И, возможно, Настя была близка к правде — за идею можно любой фортель выкинуть. А возможно, Настя на самом деле была очень умной, что часто случается со всякими чудиками. Или же Настю мучали фрейдистские неврозы. Но это все детали, главное, что она метила не на последнее место под солнцем, готовясь стать матерью следующего Иисуса. На фоне общей тяги к эротическим подвигам ее история звучала свежо и интригующе. Где же ты сейчас, Настенька, народила ли святое дитя… ох, и права она была в чем-то — хитрая девушка в черном, с богобоязненным супругом и с дюжиной малахольных кошек инопланетянской породы. Явно вырожденческих уродцев — головка маленькая, зато глаза и уши огромные. Отвратительные, паскудные создания. А Настя любила, поглаживая их ушлые головки, изречь что-нибудь разумное, вечное, но недоброе. Типа: все болезни от нервов, и только трипперок от удовольствия…

А раньше Елизавета, дурочка, думала, что они с Ритой везучие. Броня везения: если надо, то и из машины на ходу выскочат, и по морде дадут, и пыль в глаза пустят. Однако молочные зубы давно выпали — те, что можно было не чистить. И не все золото, что блестит, и не все ангелы, что в белом… Юрьевна по этому поводу обреченно обнаружила у себя две морщины. Потом третью… Нарциссизму пришел бесповоротный конец — подобные потрясения и следует считать истинной потерей невинности. Теперь ежевечерний душ превратился в изнурительный медосмотр, ибо зеркало в ванной преследовало взгляд по пятам и не давало ни на минуту расслабиться. Руки готовы были нащупать всевозможные подозрительные язвы, а прикосновение к чужому полотенцу заставляло душу зычно екать. На полотенце жили микробы, как пить дать — жили. Только дай им свободу — сразу присосутся к новому телу! Помнится, один праздный Лизин приятель полюбил забавы с микроскопом. Уже и не вспомнить кто, имя рассыпалось от долгого неупотребления, но совершенно ясно, что прибор употреблялся не по адресу. В лучшем случае — для детального рассмотрения волос, спермы или лобковых вшей, любопытство было скорее обывательским, чем естествоиспытательским. Вот сейчас бы тот микроскоп… Впрочем, с какой стати? Не хватало еще и принимать ванну в его компании. Остатки здравого смысла лепетали что-то успокоительное, но разбушевавшейся фантазии это было как слону дробина. Несовершенство человеческое — отсутствие кнопочки, выключающей перегревшийся мотор. Пища, например, — великий успокоитель. Быть может, не для всех, на Риту он действовал безотказно. Елизавета Юрьевна заботливо скармливала ей лечо и надеялась, что Наташа простит ей кражу из священных запасов. Наташе мама пришлет еще двадцать банок — и лечо, и варенья, и соленых огурчиков. От Наташи не убудет. А Маргарите нужно питаться: чем тяжелей желудок, тем легче мысли. И Юрьевна удовлетворенно наблюдала, как светлеет физиономия напротив. Еще бы: Лиза в свое время предупреждала Маргариту: не живи у Сони, козленочком станешь… С Соней, поссорившейся с кем бы то ни было, особенно не просветлишься. А ссора у Сони состояние перманентное, где-то внутри ее засела ссора, и изгибы чужих натур уже не имеют никакого значения. Достаточно Соню просто сконцентрировать в одном доме с «любимым зайчиком» — через пару-тройку часов он непременно в чем-то будет уличен. Даже если он станет невидимкой и уснет без храпа на прикроватном коврике. Кстати, чужое бездействие раздражало Соню даже сильнее, чем драки. Мартышка любил поспать, распластавшись лепешкой на тахте, — Соня же ревновала его ко сну. Посему этот союз был обречен — Соня не приветствовала спящих во время ее бодрствования и бодрствующих во время ее перехода ко сну. Несовпадения ее раздражали; сама по себе она была еще сносной, но, как металл, не признающий сплава, в сочетании со вторыми половинками была невыносима. Это смахивало на греческую трагедию: претерпевшие срок давности сюжеты уже не печалят, а смешат. Соня тоже смеялась — она привыкла героически бросаться в омут любви, а потом оперативно дезертировать с поля боя. Впрочем, чаще дезертировала не она…

Рита шумно откинулась на спинку шаткого стула и, не обращая внимания на предательский его скрип, довольно изрекла:

— Боже, как приятно в полном смысле слова пожрать и ни с кем не поделиться! А то эта Соня с ее христианской моралью… она считает, что лучше приготовить полную сковороду какой-нибудь наперченной дряни и разделить на всех незваных гостей, чем вкусно полакомиться двоим. Но почему, скажи на милость!

Тут насытившаяся Рита начала энергично перемывать кости Соне, а Лиза поддакивала ей и про себя радовалась избитой теме. Пусть лучше о Соне, чем о той, что воплотилась в болезненный вопросительный знак, тормозивший мыслительный процесс. О Кате, слава богу, молчали. Быть может, потому что было неясно, что говорить и как, хотя темочка просилась на язык. Не поливать же грязью как удачливую соперницу. Тем более что Катерину нельзя было назвать ни удачливой, ни соперницей. Хорошо еще, что картошка была со сливочным маслом, а то бы и пища получалась бы досадным напоминанием. Катерина как раз питала слабость к подсолнечной мути тяжелого горчичного цвета — с запахом! Прекрасный повод для легкого отвращения к ближнему, как ни стыдно в этом признаться. Рита, допустим, не совсем это понимала: мол, тебе-то за что ее не любить, неужто из солидарности… Солидарность здесь совсем была не нужна, тем более что Рита ее панически боялась, ибо солидарность суть жалость. Юрьевна объясняла, как умела. О том, что довелось ей как-то мыться с Катей в одной душевой кабинке, и та оказалась рыхлой матроной с множеством родинок и поросячьей грудью. Еще Катя попросила потереть ей спину. Это она определенно сделала зря, но Юрьевна сочла нелепым отказать в безобидной просьбе. Отвращение отвратительно, особенно если не можешь себе его простить. А Елизавета не прощала, ибо Катя не сделала ей ничего дурного. И, в конце концов, Венера Милосская тоже в теле, и ей тысячелетия нипочем… И мужчинам большей частью нравятся округлости, и с Веней теперь все-таки она, хотя и невелик приз. Зерно раздора всегда так примитивно, что даже говорить о нем недостойно… А хочется. Как ковырять в больном зубе. Как онанировать. Как чистить уши тем, что под руку попалось. В общем, не слишком благородно и не очень эстетично. Не чашечка кофе по-турецки в полночь.