Читать книгу "Птичий грипп - Сергей Шаргунов"

Курили, ругались, тьма пахла растертым смородиновым листом.

– Ну правда, не надо ниче… Зачем? Нарваться так просто! – возбужденно щебетала единственная среди них девушка, сигарета подсвечивала русый зачес. – Может, другие методы?

– Молчи, женщина! – одернул Релтигов.

Они стояли на станции «Лось» и спорили: реальная была шахидка или с бомбой-игрушкой – отпугивать всяких контролеров…

В область поехали еще раз спустя неделю.

Озеро было окружено мелкими кустарниками. С двух сторон высились заросшие травой холмы.

Входили в воду, увязая ступнями в красноватой глине. Переплывали озеро наперегонки. Обсыхали на солнце, делая гимнастику со вскидыванием рук. Пухлый Степан ощущал себя неуютно.

Сомкнулись тесным и голым, не считая плавок, кругом, и каждый выпил медовуху, налитую из обычной магазинной баклажки в деревянную выдолбленную чашу.

– Лада рада! Велика и красна Лада! Млада Лада! – загудели мокрые губы.

Медовуху закусывали пшенкой с изюмом и курагой из другой братины, откуда черпали общей металлической ложкой.

Наломали ветки кустарников. Релтигов поднял канистру с бензином и облил траву. Бросил спичку. Из травы вспорхнула горящая бабочка и упала коричневым прахом. Огонь жарко задышал, теряясь среди солнечного света.

Потом они соревновались: кто дальше прыгнет через костер. Победителя целует девушка с челкой. Она купалась без лифчика. Степан прыгать не стал.

– Сегодня Настя не моя чувиха. Она сегодня богиня Лада! – угадав удивление Степы, сказал ему Данила.

Груди у Насти были маленькие, но упругие, в застывших каплях воды. Жирный слепень присел ей на грудь, и она со звонким смехом его убила, а потом все время украдкой почесывала краснеющий сосок.

Дальше всех прыгнул бородатый парень, тот самый, что на «акцию» в электричке нахлобучил шляпу. Он был без шляпы, с лысой потной башкой. Гикнул, размахнулся всем телом и переметнулся диким комом далеко-далеко через пламя, чуть его не задув. И принялся, вылизывая, целовать Насте губы.

– Хорэ, – остановил его, мрачнея, Данила.

Потом они сидели у костра, жрали, хвастали, шутили, по кругу пошла водочка. Замолчали.

Данила сказал тоном заговорщика:

– Поздняя ночь. Америка. В машине едут трое. Индус, еврей и нигер.

Все легко засмеялись и ощутили, как от их смеха сгущается ночь.

– Видят, ферма светится. Подъехали. Фермер говорит: у меня есть для вас гостевая, но только с двумя кроватями, третьему идти в хлев, уж выбирайте, кому. Пошел индус. Возвращается: «Не могу я там спать. Корова». Ну, священное ихнее животное. Ладно, пошел еврей. Вернулся. «Я не могу. Там свинья». Нечистое животное. На сеновал нигер пошел. Проходит пятнадцать минут. Стук в дверь… На пороге… – Данила потрепал девушку по челке: – Свинья и корова…

Хохот взлетел над костром, пробежал по воде, укололся в кустарниках, мягко стукнулся о холмы, колыхнул травинки и вернулся эхом. Настала ночь.

Неверов понимал: общаться со скинхедами – это мрак. И все же он поехал в Подмосковье в третий раз. На концерт группы «Свастика Стасика».

Концерт устроили в колхозном амбаре, где когда-то хранилось зерно. Съехалось человек пятьдесят малолеток.

Певец Стасик скалился. В честь него называлась группа, был он мужик лет тридцати, при белом балахоне, который в сочетании с выбритой головой делал его похожим на кришнаита.

Загремели барабаны, завыла электрогитара, певец возопил: «Ой-ой! Ой-ой!», и малолетки бросились в пляс.

Бойцы белокурые наши

Шагают свободно и храбро…

Я чувствую: стать мне папашей

Пора бы, пора бы, пора бы

Сына моего! Ой, ой!

Ой, ой!

Они плясали, сталкивались, орали. У одного потекло из расквашенного носа, другой споткнулся и получил удар в голову.

Чернеют стада тараканьи,

Как будто Россия их Мекка,

Клянутся они на Коране,

Что жизнь для них будет помеха

Сына моего! Ой, ой!

Ой, ой!

Он гибко извивался под балахоном, певец, так что Степан предположил, что белые ткани скрывают не тело, а верткий скелет.

Весенние сраные скидки! —

Меня доконала реклама…

Нет, лучше весенние скинки!

Одна из них в будущем мама

Сына моего! Ой, ой!

Ой, ой!

Степан смотрел на концерт со стороны. На дистанции от пляшущих стоял и Данила, сложив руки замком между ног. С ним была его девушка Настя, хмурая напоказ, в открыто дурном настрое.

И, может быть, скоро в роддоме

Родится малыш безволосый,

Заплачет и вскинет ладони…

Но как отвечать на вопросы

Сына моего? Ой, ой!

Ой, ой!

Здесь же присутствовал фотограф вроде араба, горбоносый, с грязного цвета щетиной, в растянутом малиновом свитере. Он что-то промямлил над своим драгоценным аппаратом, прицелился, сделал несколько вспышек и, прислонив камеру к переносице, стал сближаться с толпой.

Ну, где же литавры победы?

Зачем черномазые всюду?

Возьму я винтовку, скинхеды,

И мирное счастье добуду

Сыну моему! Ой, ой!

Ой, ой!

– Уважаемый, – Данила лениво подошел к фотографу со спины и положил ему руку на плечо. – Ты откуда такой нарисовался?

Человек обернулся и негромко и застенчиво назвал патриотическую газету.

– Не пизди! – с внезапной агрессией ответил Релтигов. – Ты на себя в зеркало смотрел?

– Брат, ты что?

– Я тебе не брат. Твой брат тебя в дупло долбит…

– Данила, но он же невиновен! – откликнулась Настя.

– Не тебе решать!

– Дайте мне поработать… – упрямо пробормотал фотокор и, скинув с плеча Данилину руку, устремился в гущу малолеток, которые замерли, ожидая следующей песни.

– Да ты охерел, сука! Парни, чурка! Чурка!

На бетонный пол упала камера, ее принялись бешено пинать. Фотокор метался между плясунов и их пощечин, испуганно крутя шеей, пытаясь удержаться на ногах. Его огрели бутылкой. Пена и кровь обмочили лежалые черные волосы.

Настя вдруг присоединилась к толпе. Она схватила Данилу за подбородок:

– Остановись! Что ты делаешь?

Он выпихнул ее из круга:

– Пошла…

Степан наблюдал, приросший к своему посту наблюдателя, и в страхе думал, что следующим начнут терзать его: например, за то, что неактивен в пляске или этом избиении человека.

– Ах, так! – Девушка, схватив себя за челку и сместив ее с права налево, подбежала к дверям. Дернула жирную от ржавчины щеколду и пропала в сером подмосковном деньке.