Читать книгу "Сад Финци-Контини - Джорджо Бассани"

Что же касается приглашения Альберто и вообще поведения Финци-Контини, откуда взялось все это их теперешнее беспокойство, все это их желание встречаться?

Очень любопытная вещь произошла в храме на прошлой неделе, когда отмечали Рош-га-Шана[10](я не захотел пойти, как всегда, и в очередной раз поступил плохо). Да, действительно произошла любопытная вещь, именно в тот момент, когда служба достигла кульминации, скамьи были заполнены молящимися, Эрманно Финци-Контини с женой и тещей в сопровождении детей и неизменных братьев Геррера из Венеции — в общем, весь клан: и мужчины, и женщины — торжественно вошел в итальянскую синагогу после добрых пяти лет позорного уединения в испанском храме, и с такими лицами, удовлетворенными и просветленными, как будто они не больше не меньше как вознаградили и почтили своим присутствием не только молящихся в синагоге, но и всю общину. Это, понятно, еще не все. Теперь они снизошли до того, что приглашают к себе домой, в «Лодочку герцога», подумайте только, куда во времена Жозетт Артом без крайней необходимости не ступала нога ни одного жителя Феррары и ни одного иностранца. А знаете, почему? Потому что они, это совершенно очевидно, рады тому, что происходит! Потому что им, благородным (противникам фашизма, да, но прежде всего благородным), расовые законы в конце концов доставляют удовольствие! И пусть бы они были хотя бы правоверными сионистами! Уж если здесь, в Италии, в Ферраре им всегда было так плохо, если здесь их так притесняли, то они могли бы но крайней мере вернуться на историческую родину. Так нет же! Они только раскошеливались время от времени на небольшие суммы для тех, кто возвращался. В этом как раз нет ничего особенного. Но больше они никогда ничего не делали. Они предпочитали тратить большие деньги на всякие аристократические излишества: в тридцать третьем году, например, в поисках ковчега и пюпитра, достойных их личной синагоги (это должны были быть подлинные сефардские предметы, ни в коем случае не португальские, не каталанские, не провансальские, даже не испанские, и они должны были подходить по размеру!), они на машине отправились ни дальше ни ближе как в Кераско, провинции Кунео, в местечко, где году эдак в девятьсот десятом или около того была маленькая община, уже вымершая, и где только и осталось что кладбище, и то потому, что несколько семей из Турина, происходивших из этого местечка, продолжали хоронить там своих усопших. Да что и говорить! Даже бабушка Альберто и Миколь, Жозетт Артом, в свое время заказывала в Риме, в Ботаническом саду, в том самом, что находится у подножия Яникульского холма, пальмы и эвкалипты, а чтобы повозки свободно проезжали, а может быть, и из соображений престижа, она заставила мужа, этого бедолагу Менотти, расширить ворота в стене «Лодочки герцога» так, что они были по крайней мере вдвое больше любых других на проспекте Эрколе I д'Эсте. Вообще страсть к коллекционированию вещей, растений, всего, чего угодно, приводит к страсти коллекционировать людей. Ну и если они, Финци-Контини, скучали по гетто (очевидно, они хотели бы, чтобы все оказались запертыми в гетто, и намеревались в ожидании этого прекрасного момента разделить на участки «Лодочку герцога» и превратить имение во что-то вроде кибуца, находящегося под их покровительством), то никто им этого и не запрещал. Он бы на их месте выбрал Палестину. Или даже еще лучше Аляску, Огненную землю или Мадагаскар…

Все это случилось во вторник. Я не знаю, как получилось, что через несколько дней, в субботу на той же неделе, я решился сделать как раз обратное тому, чего хотел отец. Я бы не сказал, что сработало обычное чувство противоречия, которое часто заставляет детей своевольничать. Может быть, просто легкий и нежный ветерок, необычно светлый и солнечный день самого начала осени вызвали у меня неожиданное желание взять в руки ракетку, которая лежала в чехле уже почти год, и достать теннисный костюм.

Нужно сказать также, что за это время произошло немало событий.

Прежде всего, думаю, дня через два после звонка Альберто, значит, в четверг, я действительно получил письмо из Теннисного клуба «Элеонора д'Эсте» с «согласием удовлетворить мою просьбу об исключении меня из числа членов клуба». Оно было написано на машинке, подписано внизу от руки маркизом Ипполитом Барбичинти, послано заказным по срочной почте и не содержало никаких личных подробностей. В нескольких сухих неловких строчках, насквозь бюрократических, излагалась суть дела: ссылаясь на точные указания секретаря фашистской организации, мне объявили, что дальнейшее посещение клуба моим «благородием» было совершенно «недопустимо» (разве мог маркиз Барбичинти обойтись без какой-нибудь описки? По-видимому, нет. Но заметить ее и посмеяться над ней на этот раз было немного труднее).

Во вторых, кажется, на следующий день, в пятницу, мне снова позвонили из «magna domus», но на этот раз не Альберто, а Миколь.

У нас состоялся долгий, очень долгий разговор, тон которому задавала Миколь. Это была обычная ироничная и пустая болтовня двух студентов университета, между которыми в детстве существовали, может быть, какие-то нежные чувства, но теперь, спустя десять лет, они просто хотят поболтать.

— Это сколько же мы не виделись?

— Да лет пять, наверное.

— Какой ты стала?

— Настоящая уродина. Старая дева с красным носом. А ты? Кстати, я читала, читала…

— Читала что?

— Ну, в газетах, что ты принимал участие в конференции по вопросам культуры и искусства в Венеции два года назад. Мы можем гордиться, да? Поздравляю! Ты ведь еще в гимназии отличался на уроках языка и литературы. Мельдолези был прямо-таки в восторге от некоторых твоих сочинений. По-моему, он нам даже приносил некоторые почитать.

— Тут не над чем особенно смеяться. А ты что поделываешь?

— Ничего. Я должна была защитить диплом по английской литературе в Ка Фоскари в прошлом году, в июне. Но где уж мне! Надеюсь, если лень не помешает, защититься в этом году. Как ты думаешь, экстернам дадут возможность получить дипломы?

— Я понимаю, что ужасно огорчу тебя, но я в этом нисколько не сомневаюсь. Ты уже выбрала тему?

— Выбрать-то выбрала. О творчестве Эмили Дикинсон, знаешь, та американская поэтесса прошлого века, та ужасная женщина… Но как писать? Мне бы пришлось все время ходить хвостом за профессором, безвылазно сидеть в Венеции по пятнадцать дней кряду. А мне последнее время эта «жемчужина лагуны»… Все эти годы я старалась бывать там как можно реже. Да и вообще, знаешь, учиться мне никогда особенно не нравилось.

— Врушка. Врушка и сноб.

— Нет, клянусь тебе. А этой осенью отправиться туда пай-девочкой мне хочется еще меньше, чем всегда. Знаешь, что мне бы хотелось делать, милый мой, вместо того чтобы заживо похоронить себя в библиотеке?

— Ну, послушаем, послушаем.

— Играть в теннис, танцевать и флиртовать, представь себе!

— Вполне невинные забавы, включая теннис и танцы. Ты могла бы предаваться им и в Венеции.