Читать книгу "Первый, кого она забыла - Сирил Массаротто"

— Как здорово, что ты навестила нас, сестренка!

— Я была тут неподалеку и подумала, что могла бы заодно заехать. Как ты? В порядке?

— Да, спасибо.

— Чем ты занимался?

— Да так, сидел за компом.

— Писал?

— Да.

— Супер! Как интересно! Я должна взглянуть!

Она села за компьютер и пошевелила мышкой, чтобы монитор снова включился:

— Надо же, как интересно! Ну, и как ты назовешь свой новый роман? «Расходы и налоги на будущий год»? Потрясающе, тут и про новый компьютер есть, и про билеты на поезд… Надо же, как закручено!

— Ох, пожалуйста, перестань…

— Ты больше не пишешь, Томб.

— Пишу, только…

— Тогда покажи!

— Да нет, тут у меня ничего нет, просто я…

— Просто ты не написал ни строчки за последние не знаю сколько лет: два, три года?

— Чуть больше… Но у меня были две рукописи в запасе, так что все в порядке…

— Они были не в запасе, ты отложил их, потому что они тебе не нравились! Ну, признайся!

— Ну, если тебе так хочется.

— Конечно, мне хочется! Ну и?..

— Ну да, я больше не пишу. У меня не получается.

— Потому что ты не можешь писать в таких условиях. Томб, ты уже достаточно сделал. Маму надо поместить куда-нибудь.

Поместить маму. Я сразу возненавидел это слово. Все лицемерие, всю ложь, весь позор, которые кроются за ним. Это слово — как ширма, за которой можно спрятаться. Матерей не «помещают», их бросают. Об этом не могло быть и речи. Я давно уже перестал на нее раздражаться, да и она все больше нуждалась во мне, во всех отношениях.

— Ну и что мы с ней сделаем? Отвезем в приют для бездомных собак? Ты этого хочешь?

— Нет, все же ты страшный идиот! Так и хочется влепить тебе по роже, но я знаю, как это больно, и только потому сдерживаюсь. Ты не имеешь права так говорить со мной!

В эту минуту в комнату вошла мама, привлеченная, без сомнения, нараставшими децибелами. Правда, она едва взглянула в нашу сторону и уселась перед выключенным телевизором. Ее призрачное присутствие в комнате нас все же успокоило и заставило несколько сбавить тон.

— Как ты мог сказать мне такое, Томб…

— Но, послушай, мы же не можем ее бросить! Ей будет так одиноко, и потом…

— Постой, что это за вонь?

— Что?

— Вонь! Откуда-то несет дерьмом, жуть какая! Неужели ты не чувствуешь?

— Ах это… Да. Это мама. Но не беспокойся, она в подгузнике.

Жюльетт взглянула на меня с выражением какого-то оторопелого ужаса — я раньше никогда ее такой не видел:

— Мама ходит в подгузниках?

— Да, но это недавно началось, у нее тут случилась пара конфузов, вот я и…

— Ты меняешь маме подгузники… Ты, Томб, меняешь маме подгузники и, конечно же, ничего не говоришь нам с Робером!

— А что тут говорить? Все нормально, ей теперь нужны подгузники, вот я ей их и надеваю!

— А когда она наделает в подгузник, как сейчас, что ты делаешь?

— Что за дурацкий вопрос? Что я, по-твоему, могу делать?

— Нет, скажи.

— Не буду.

— Скажи, Томб!

— Нет!

— Ты ее подтираешь! Черт тебя дери, Томб, ты убираешь мамино дерьмо и меняешь ей подгузники!

— Да, подтираю! Да, я мою нашей маме попу! Ну и что? А сколько она мыла нам попы? А?

Глаза Жюльетт заволокло слезами, она сжала кулаки:

— Томб, я люблю тебя. Я люблю тебя, а еще я тобой восхищаюсь. То, что ты делаешь, прекрасно. Но тебе надо жить, жить своей жизнью. Ты понимаешь, что у тебя нет больше своей жизни? Нет ни друзей, ни любви — ничего! Выслушай меня хорошенько, братик, я говорю это ради твоего блага и ради маминого блага тоже: хочешь ты этого или нет, но завтра она отсюда уедет.

Мадлен, через два с половиной года после дня А

Я такая усталая. Всё время или почти всё. Я устаю, но у меня не получается спать, во всяком случае получается все хуже и хуже. Особенно ночью. Это какой-то ужас: я закрываю глаза, и в мозгу у меня начинает все вертеться, куча каких-то вещей, воспоминания, мысли, все путается, голова начинает кружиться, и тогда я перестаю спать, я стараюсь не закрывать глаза, ни о чем не думать. Но когда ты пытаешься не думать ни о чем, в голову как раз и лезут разные мысли. Иногда я встаю с постели, чтобы немного походить по квартире, но тут я начинаю нервничать, потому что Макс повсюду разбрасывает вещи, а убирать кому? Мне, конечно. Если так будет продолжаться, то я ночи напролет буду прибирать за Максом. Я ему не служанка, не для того я выходила за него замуж.

Иногда по телевизору, в передаче о здоровье, говорят про болезнь Альцгеймера. Как-то в одном репортаже показывали кучу старичков в какой-то больнице или клинике, все они были маразматики, как я, но совсем дряхлые, они сидели в каком-то зале с дрянными столиками и аквариумами и играли с медсестрами в дурацкие игры — в такие играют с маленькими детьми: раскладывали деревянные треугольнички в треугольные же ячейки, и у одного старикашки это никак не получалось. Мне захотелось разбить телевизор, не может быть, чтобы я превратилась в такое, не может быть! А еще там была старушка, которая часами смотрела на рыбок в аквариуме, сидела с приоткрытым ртом (верхних зубов у нее не было, это было видно по запавшей внутрь верхней губе), сидела с приоткрытым ртом, как неживая, и смотрела часами, как кружатся эти безмозглые рыбки, хотя они, наверно, все же умнее, чем она. Я швырнула пульт прямо в экран, прибежал Робер, стал ругаться, а я сказала, что буду делать что захочу, что это мой телевизор, и я — его мать. Он тогда чмокнул меня в лоб, и я успокоилась. Какой он все же милый, мой Робер, все время со мной сидит. Так похудел.

Я так устаю, у меня не получается спать, особенно ночью, я ненавижу ночь все больше и больше, я думаю о тысяче вещей, которые не дают мне уснуть, и тогда я пытаюсь ни о чем не думать. Я вспоминаю, как была маленькой и боялась темноты. Я хотела оставить на ночь свет в коридоре, но это мешало уснуть моей сестре, она как раз любила, чтобы было темно, а комната у нас была одна на двоих, вот мы все время и ссорились. Мама уже не знала, что с нами делать, но я была старшая, и мама решила, что я буду ждать в темноте, пока сестра не заснет, а потом мне включат в коридоре свет и оставят дверь приоткрытой.

Томб, через пять с половиной лет после дня А

Жюльетт сказала: «Завтра она уедет», но на самом деле для этого понадобилось два месяца. Несмотря на решимость сестры и ее недюжинное упрямство, есть на свете горы, которые не так-то просто сдвинуть.

Я не сопротивлялся, потому что знал, что она права. Я так долго не выдержал бы, рано или поздно сломался. Мы нашли вроде бы хорошее заведение, пансионат для престарелых с медицинским уклоном, где ей будет обеспечен надлежащий уход. Мы договорились между собой так, чтобы каждый день маму навещали двое. Жюльетт с Робером будут приходить по очереди к одиннадцати утра, чтобы быть с ней во время обеда, а я буду навещать ее днем. Я очень удивился, а еще больше обрадовался, что им удастся высвободить столько времени, это при их-то сумасшедшей занятости. Они сказали, что делают это и ради меня тоже, чтобы я мог вернуться к нормальной жизни, и я торжественно пообещал им — это, конечно, была идея Жюльетт — проводить с мамой не больше трех часов в день. Двадцать один час нормальной жизни ежедневно — это пойдет мне на пользу. И я буду этого придерживаться, я уверен.