Читать книгу "Галерные рабы - Юрий Пульвер"

Не было случая, чтобы касик или шаман индейского племени продал сотни своих соотечественников в рабство, предателя сразу прикончили бы соотечественники. В Африке же эта трагедия повторялась тысячи, если не десятки тысяч раз.

Нечто схожее наблюдалось (хоть и не в таких масштабах и не с такими крайностями) в средневековой Европе, в помещичьей России. Вилланов, сервов, холопов, крепостных обменивали на собак, проигрывали в карты целыми деревнями, продавали за тридевять земель, отрывая от родины. Бунтовали лишь единицы. И непротивление злу вызывалось не столько страхом перед вооруженным феодалом, сколько христианской догмой покорности господину, убеждением, что любая власть от бога.

Когда сила обычая ослабевала в новых условиях, черные рабы бунтовали не хуже прочих. Достаточно вспомнить восстание зинджей (чернокожих), потрясшее Арабский Халифат в 869–883 годах, или борьбу американских негров за освобождение, начатую мятежом Ната Тернера.

Ограничения, старые традиции, консерватизм, слепая привычка верить власть имущим без рассуждений тяжеленными каменьями тянули и сейчас тянут человечество в пучину рабства, в омут собачьей послушливости, лошадиной готовности скакать хоть рысью, хоть галопом по указке того, кто сидит на твоей спине, вонзает тебе в бока шпоры и рвет губы удилами.

* * *

Так что родичи казненных не испытывали ненависти ни к вождю, ни к ворожее, ни к палачам: все они просто соблюдали закон племени. Ни один зулу не усомнился в справедливости наказания: так потребовали духи. Ни один, кроме Мбенгу.

Но Могучий Слон и был главной причиной гибели скота. Это он совратил своих несчастных друзей, заставил идти за собой черным путем!

Когда Тетиве шлепнула его метелкой, выразив общее мнение, ненависть народа зулу тропическим ливнем пролилась на вожака импи.

Мбенгу и глазом не моргнул.

Не четверо — восемь стражей с опаской приблизились к нему.

Он не пошевелился.

Один из палачей протянул руку, чтобы отобрать у него копье.

Лишь тогда Могучий Слон с силой отшвырнул наглеца щитом, выступил вперед и сам подошел к вождю, сохраняя бесстрастное лицо.

Однако и у Мбенгу сперло дыхание при виде подарка, который приготовил ему облагодетельствованный им народ: четыре бамбуковых колышка длиной в пол-локтя и палец толщиной с закаленными на огне, острыми, как костяная игла, концами.

…Десять лун назад бесноватый Мсангу, никчемный воин и муж, нажевавшись наркотических трав, которые украл из жилища Тетиве, в омрачении ума совершил страшнейшее на свете преступление: потоптал захоронение предков. После короткого суда двое силачей схватили святотатца за колени, еще двое согнули вперед. Ндела самолично не спеша деревянным молотком заколотил в зад осквернителю могил четыре колышка. Извивающейся, как раздавленная рогатая гадюка, захлебывающейся от крови, которая текла из прокушенного языка, жертве пропустили под мышками кожаный ремень и подвесили на ветке дерева. Вопли Мсангу не стихали день и еще ночь…

— Могучий Слон, — уважительно обратился вождь, — ты пришел к нам из неведомых краев от неслыханных народов. Тебя приняли в племя, доверили место в воинском строю среди лучших щитоносцев, потом — главенство в импи. Я отдал тебе в жены свою самую красивую дочь. Правду ли я сказал?

— Истина в твоих словах, о отец моей первой жены.

— Почему же ты навлек несчастье на приютивших тебя?

— С тех пор как я прополз между ног моей второй матери Нонсизи и взял в рот сосок ее правой груди, приложившись ухом к ее сердцу, как того требует обычай усыновления, я стал настоящим зулу. С тех пор как я стал настоящим зулу, импи не потерпело ни одного поражения, захватило для племени не счесть сколько скота и много молодых девственниц. О каком же несчастье говоришь ты, вождь? Мор, из-за которого ты, совет индун и Тетиве затеяли вынюхивание, наверняка накликали колдуны соседних народов сиколобо, хауса, мабуване, нгване, которых мы унизили нашими великими победами. Вы зря убили лучших воинов, они пригнали бы вам больше скота, чем унесли бы десять падежей!

— Но предки указали на тебя и на них, как на причину мора!

— Предки не ошибаются! Не будь нас, не было бы и побед зулу. Не было бы побед зулу, не стали бы чародеи из посрамленных племен наводить на нас порчу. Тетиве услышала слова духов, да не поняла их смысл!

— Казненные сами признали вину!

— Как могли они не поверить твоей мудрости и тайным знаниям Тетиве, ведь они не умеют разговаривать с духами!

Ндела не стал спрашивать, беседует ли сам Могучий Слон с Теми-Кто-Счастливее-Нас. Как иначе бы он всего за три года выучил язык зулу и сделался великим щитоносцем, грозой армий?! Да вот добрые ли духи шепчут ему на ухо? Но вдруг и вправду ворожея ошиблась, и тогда на него, Нделу, падут невинно пролитая кровь соплеменников и месть родственников?

Вождь почувствовал, что зять снова загнал его в ловушку для вилорогов, из которой нет выхода. О мои прапрапрадеды и их потомки, вплоть до первого от меня колена, ну почему этот сын греха всегда заставляет меня сомневаться в собственной мудрости и менять решения?!

Дикое поле, июнь 1604 года

В который раз за не столь долгую жизнь необозримые просторы Дикого поля наполнили душу и взор Сафонки трепетом и восхищением. С чем сравнить бескрайнюю степь, ковыли да емшан, траву равнинную? Раскинулась она привольно на все четыре стороны света, докуда глаз видит. Лишь изредка перемежают ее балки и овраги, прочесывают гребешки невысоких холмов и курганов.

С морем? Но его Сафонка доселе не знал, не ведал.

С лесом? Но гигантские чащобы не охватишь взором, разве что с высоты птичьего полета.

А что еще есть огромнее, чем окиян-море, степь да лес?

Небо…

Степь — опрокинутое зеленое небо. И его попирали копыта казацких коней. Где-то вдали зелень переходила в зыбкую серость, потом в голубизну: горизонт, искусный портной, мелкими-мелкими стежочками сшивал землю со сводом небесным, так что между ними не оставалось и щелинки единой.

Как маленькое темное облачко, плыли по зеленому небу верховые — вершники, одновременно и желая, и боясь наткнуться на огромную грозовую тучу, готовую испепелить грады и селения русские — на воинских людей хана крымского. Желая — чтобы отчизну от удара внезапного спасти. Боясь — потому что смертью та встреча грозила.

Ехали с бережливостью великой, с коней не сседали, станов не делали. Каждый миг ожидали наскока вражьего, потому что очутились у самой пасти диаволовой — пересекали Ногайский шлях.

За все в ответе атаман. Никто ему не указ, в станице он сам и царь, и господин. Волен «ехати, которыми местами пригоже», действовать «посмотря по делу и по ходу», решать, что для станицы «поваднее и прибыльнее».

Многогрешен Семен: и до баб охоч, и до хмельного, и в казну царскую запускать лапу навык. Но воевода и голова станичный твердо знали: в бою ли, в разведке Иванов не подведет, голову за Русь сложит, не быв на сакме и не сметив крымцев али ногайцев, «не доведовав допрямо, на которые места воинские люди пойдут», с ложными вестьми домой не поедет, хотя за это и не полагается никакой кары.