Читать книгу "Пасынок судьбы - Владислав Русанов"

— Да?

— Точно.

— Дракон! — Годимир взмахнул кулаком. — Они клады собирают. Веками собирают!

Олешек прыснул в кулак:

— Смотрю я на вас, и душа радуется.

— Это еще почему? — удивился рыцарь.

— Как дети маленькие. Пока среди словинцев, заречан, поморян такие люди живут, странствующий певец не пропадет. То скойц, то полскойца кинут всегда за красивую сказку.

— Так ты по-прежнему считаешь, что драконов нет и быть не может? — нахмурился Годимир.

— Конечно. Наверняка, разбойники старателей ограбили, порезали и сожгли в их же заимке. А молва рада стараться. Дракон, дракон… Почему не шпионы из Басурмани? Почему не горные великаны вниз в долины сошли? А?

Рыцарь не нашел что ответить, пожал плечами и отвернулся.

Пархим хлестнул вожжами по крупу серого коня.

— Вон, разбойников тут хватает. И с избытком, — вел дальше шпильман.

— Что, видели Яроша Бирюка? — буркнул горшечник.

— Это который в колодках? — Олешек смотрел на скользящие у них над головами ветки и, казалось, не проявил ни малейшей заинтересованности.

— Он самый. Страшный человек. Да и человек ли? Зверюга. Не зря ему, сладкая бузина, прозвище такое дали — Бирюк.

— Чем же он так страшен? — лениво спросил Годимир.

— Да людей резал хуже, чем волк овец.

— Ну, к этому у вас не привыкать-стать в королевстве. Один Желеслав чего стоит.

— Так-то оно так, да Желеслав, хоть и охоч до чужого добра сверх всякой меры, последней шкуры не дерет. Понимает, что овцу стричь можно и выгоду получать, а не зажаривать сразу на вертеле.

— Вот оно как… — задумчиво протянул рыцарь.

— Да уж так! — едко проговорил Олешек.

— А вам что, поди жалко его стало? — Пархим обернулся и внимательно оглядел собеседников.

— Ну, не без того, — уклончиво отвечал словинец. — По мне, так разбойника, коли вина его доказана, на плаху надо или в подземелье, за решетку, а выставлять умирать на тракте в колодках…

— А это Желеслав для острастки прочим. Хэвру[23]Яроша дней десять назад взяли. Сопротивлялись они отчаянно. Может, оттого король наш и злой сейчас? Я бы на его месте тоже злился, сладкая бузина, — потерять трех дружинников… А они-то у него все считанные. Не богат Желеслав, прямо скажу, не богат.

— Ты про Яроша давай, а, — дернул его за рукав музыкант.

— А ты что, сладкая бузина, песню никак про него сочинить задумал?

— Вот еще! Выдумаешь тоже! Просто интересно.

— Ты, если надумаешь сочинять, меня про другого вожака расспроси. Про Сыдора из Гражды. Он тоже в здешних краях шастает…

— Доскажи про Яроша, — попросил Годимир, и такая нотка проскользнула в его голосе, что Пархим не посмел ослушаться.

— Да взяли их. Взяли в корчме одной, сладкая бузина. Уж не знаю, может, корчмарь сдал всю хэвру с потрохами за то, что не поделились добычей, а может, кто из кметей сгонял бегом в Островец… Большинство лесных молодцев пораненные, побитые в руки стражников попали. Их тут же и порешили. Головы на бревно и все…

— А что, у Желеслава и палач имеется? — Олешек вроде бы и оттирал пятно с зипуна, но, оказывается, все слышал.

— Зачем ему палач, сладкая бузина, с таким мечником? Взял Авдей топор в руки и посек. Говорят люди, даже не запыхался. Вот оно как. А вожака приказал Желеслав в колодки заковать. Для позора. У нас так все больше кметей за недоимки наказывают. Ну, понятное дело, их-то не до смерти. А Яроша Бирюка, велел король не выпускать, пока ноги не протянет. И пускай торчит обок дороги, ровно пугало. Кто его пожалеет?

— Понял, пан рыцарь, каково выходит? — заметил Олешек.

Годимир не отвечал. Кусал соломинку, молчал и хмурился.

— Да что вы с этим Ярошем? — Пархим улыбнулся. — Давайте я вам про Сыдора расскажу… То есть, рассказал бы, сладкая бузина, да приехали уже!

И точно, дорога вынырнула из-под лесного полога на широкий луг у реки. Коснувшееся брюхом окоема солнце бросало розовые лучи на бревенчатую сторожку, крытую дранкой. Возле нее горел костер, пуская дым длинным хвостом по-над берегом, а у огня копошились три вояки в зеленых накидках с коричневыми полосами. Желеслава воинство. Теперь Годимир не спутал бы их ни с кем.

Неподалеку стояла телега, накрытая сверху дерюгой. Видно, какой-то купец или ремесленник тоже выбрался на ярмарку, приуроченную к турниру. Рядом с телегой тоже светился огонек костра. Вокруг сидели люди, четверо из которых показались знакомыми. Да это же те самые иконоборцы, что откушивали жаренных карасиков в корчме Ясей!

— То ли двужильные святые отцы, — пробормотал Олешек, тоже опознавший их, — то ли еще вчера в путь выбрались…

Но Годимира уже не интересовали ни стражники, ни иконоборцы, ни купцы.

На половину стрелища правее моста, перегороженного рогаткой, стоял шатер белых и красных цветов, за ним паслись стреноженные кони. Два, три… Ого! Целых пять!

— Что, пан рыцарь, уши навострил? — усмехнулся музыкант. — Своего брата почуял?

— Знаешь, зачем рыцари у мостов и бродов шатры ставят?

— Переночевать, небось, хотят, сладкая бузина… — рассеянно буркнул Пархим. Его сейчас больше всего интересовали стражники. Прямо глаз с них горшечник не спускал.

— Как бы не так! — воскликнул Олешек. — Это они… Позволь, я угадаю, пан рыцарь? Это они во исполнение обета всех встречных-поперечных на поединок вызывают. Верно?

— Точно! Только не они, а он. Было бы два рыцаря, так и два шатра разбили бы. И знамя одно… Вот леший, темнеет, видно плохо.

— Ничего. Утром рассмотришь.

— Рассмотрю. Знаешь, что мне в голову пришло?

— Нет. Откуда ж мне знать? — Шпильман пожал плечами.

— Я его на бой вызову.

— Что?!

— Простите, что перебиваю, — вмешался Пархим. — Ничего, ежели мы ближе к лесу станем? Сегодня все едино нас через мост никто не пустит. До утра ждать, сладкая бузина.

— Становись, где хочешь, — отмахнулся Годимир. — Я его вызову!

— Погоди, пан рыцарь! — Олешек затряс головой. — Он-то при оружии, как полагается. Как ты драться собрался?

— Я вызову его на бой без оружия!

— На кулачках, что ли?

— Ну да!

— Да он тебя обсмеет. Хорошо, если плетьми не погонит!

— Это мы еще посмотрим!

— Да что там смотреть? Я и так вижу. Пять коней. Значит, рыцарь не из простых. Вельможный пан. С таким, поди, и Желеслав раскланялся, как с равным, не то что… — Шпильман осекся, замолчал, не желая бередить душевную рану спутника.