Читать книгу "Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов"

Васильев чувствовал, что допросом в больнице нарушаются какие-то процедуры, однако помалкивал, потому что, будучи стреляным воробьем, понимал — чем больше ошибок насажает слуга закона, тем лучше может выйти для больницы и для Васильева лично. Он принял решения не оказывать гостю помощи сверх той, что потребует слуга закона. Никакой инициативы.

— Что можете показать по сути дела? — осведомился следователь. От него исходил сильный запах пельменей и чеснока.

— Будьте любезны уточнить, — доброжелательно молвил Васильев. — По сути какого дела и что именно показать?

— По-моему, я не загадками изъясняюсь, — тот говорил буднично, быстро, с нотками пресыщенного отвращения. — Я имею в виду убийство, которое совершили в подведомственном вам отделении. Статья сто пятая, часть…

Севастьян Алексеевич, не давая ему договорить, развел руками:

— Что же я могу показать? Меня и в больнице не было!

— И почему же?

— Потому что закончился рабочий день, и я ушел домой. По-моему, это не запрещено.

— В котором часу вы ушли?

— В четыре часа, — солгал Васильев, ибо ушел раньше. В этом не было криминала, так делали все, но официальный рабочий день продолжался до четырех. Опровергнуть Васильева была некому, в "Чеховке" давно не следили за временем прихода и ухода сотрудников. В былые времена, особенно в эпоху укрепления дисциплины, в вестибюле стоял специальный дежурный, назначенный главврачом, с хронометром. И все фиксировал, но это ничего не меняло. Дело кончилось тем, что начал опаздывать и сам человек с хронометром, а то и вовсе не приходил, ссылаясь на неисправность часов.

— Ваш рабочий день заканчивается в шестнадцать ноль-ноль?

— Именно так.

— И ровно в шестнадцать ноль-ноль вы ушли?

Васильеву сделалось не по себе. Каверза? Кто-то наплел иное? Очень, очень может быть. В этом гадючнике постоянно приходится ждать неприятностей.

— Ровно, — кивнул он, сглатывая слюну и ожидая скандала.

Но следователь старательно записал его слова, и никакой грозы не случилось.

— Кому вы передали дела?

— Дежурному врачу. Прятову Александру Павловичу.

— Прятов давно у вас работает?

— Нет. Он еще молодой доктор.

— Но доверять ему отделение считается в порядке вещей?

Это было в порядке вещей. Спокойно и уверенно Васильев ответил, что да, считается. Следователь никак не прокомментировал его показание и задал следующий вопрос:

— В чьем ведении находится девятнадцатая палата?

— Это палата Прятова.

— Больными занимается он и только он?

Васильев пожал плечами:

— Так не бывает. Заведующий всегда осуществляет надзор и контроль.

— И вы осуществляли?

— Конечно.

— Что вы можете рассказать об атмосфере и настроениях в палате?

Здесь нужно было проявить крайнюю осторожность. Не скажешь же, что там подобралась отпетая пьянь? Спросят: почему не выписали? Почему терпели? "А почему всех терпят? Почему вас терпят?" — мог бы ответить Васильев, но знал, что ничего подобного не скажет. Какое счастье, что Прятов уничтожил дневники за прошлую ночь, где стояли отметки о нарушении режима! Васильев в сотый раз повторял про себя то, чему его много лет учили как в институте, так и после, в больнице: история болезни пишется не для больного, история болезни пишется для прокурора.

— Если вы говорите о криминальных наклонностях и способности совершить убийство, то проявлений такого рода я не замечал, — уклончиво ответил Севастьян Алексеевич.

Следователь оторвался от протокола и с жалостью посмотрел на Васильева.

— Что вы выводы-то делаете? — спросил он презрительно. — Я, кажется, ясно спросил: какая была атмосфера в палате?

— Соответствовала среде, — надменно молвил Васильев. Он тоже с гонором.

Вопреки его ожиданию, следователь не стал уточнять и записал дословно.

— Каковы были причины пребывания потерпевшего в стационаре?

"Распоряжение главврача", — едва не вырвалось у заведующего. Но он вовремя спохватился и назвал рабочий диагноз. Пришлось повторять медленно, трижды, по слогам.

— И что он означает в переводе на русский?

Васильеву снова стоило большого труда не ляпнуть: "Да ничего".

— Ну, как вам сказать… головные боли, повышенная утомляемость, плохой аппетит, снижение работоспособности.

— Тогда у нас и здоровых-то не останется, — хмыкнул следователь, явно примеряя красивый диагноз на себя и придирчиво проверяя, не жмет ли. — У меня тоже — и боли, и плохой аппетит…

— Милости просим, — пригласил его Васильев.

Тот покачал головой, как будто уважительно изумлялся наглости свидетеля.

— В отделении бывали случаи пьянства?

"Других не бывало", — подумал тот.

— Все случаи нарушения режима зафиксированы в историях болезни. За более подробной информацией вам следует обратиться в архив, потому что все нарушители выписаны.

— Так-таки и все? — усмехнулся следователь.

Севастьян Алексеевич представил себе дальнейший допрос свидетелей: Хомского, Лапина, Каштанова, братьев Гавриловых. Их рожи, их запах.

— В моем присутствии фактов нарушения режима не отмечено, — изрек он твердо. Тем самым перекладывая бремя ответственности на дежурную службу. "На мокрых рентгенограммах черепа убедительных данных…" И далее по схеме.

Ему задали еще несколько опасных и провокационных вопросов, но Васильев выдержал испытание с честью. Его отпустили работать дальше и велели пригласить дежурного доктора.

"Замотают теперь по судам да ментурам", — с тоской думал Васильев, покидая родной, уютный кабинет, внезапно сделавшийся чужим и враждебным.

17

Александр Павлович протиснулся в кабинет боком, имея на лице полувопросительное выражение.

— Садитесь, — следователь указал на стул и в мгновение ока, очень ловко, всего несколькими вопросами, установил личность вошедшего.

Прятов судорожно зевнул и поспешно извинился. Ночь выдалась не такой уж тревожной, объяснил он своему неприятному визави, ему удалось поспать, но сон в казенных домах неизменно бывает чутким и поверхностным. Телефон еще только собирается тренькнуть, а рука уже тянется к трубке в полусне. Жестко, неудобно, узко; кажется, будто тебя продувает сотней ветров, будто ты оказался один-одинешенек в поле, будто к двери подкрадываются и караулят забинтованные тени.

Прятова словно прорвало. Он говорил и говорил, неся совершенный вздор.

— Вы дежурили в ночь происшествия? — осведомился следователь, перебивая словесный поток.