Читать книгу "Якутия - Егор Радов"

- Я вас слушаю.

- Со мной что-то было... Это волшебство... Цвета и синяя лошадь... И женщины...

- Тундра, - не оборачиваясь, ответил Головко торжествующим тоном, - это воздух тундры. Это плоть тундры, это тайна тундры. Вы когда-нибудь бывали здесь?

- Нет, - испуганно сказал Софрон.

- Ну что ж, тогда вам, может быть, предстоит что-нибудь новое. Вы видели синюю лошадь?

- Да... И... вообще все.

- Ну что ж... У меня сперва был один зеленый цвет. Только зеленый. А сейчас - ничего.

- Как ничего?

- Ничего, кроме того, что есть. А самое высшее - это то, что есть. Поэтому я смотрю сюда.

- А я - нет.

- Еще бы! - усмехнулся Головко. - Вы должны сейчас закрывать глаза и спать. Но мы выйдем на берег!

- И что тогда?

- Не знаю, - безразлично ответил Головко. - Может быть, ничего. Или все.

- Я не хочу! - воскликнул Жукаускас, вставая с кровати. - Мне достаточно меня и всего остального... Мне не надо...

- Это и есть вы, и все остальное. И синяя лошадь.

- Плевать, - сказал Софрон. - Это просто сон, и все.

- Сон - это все, - улыбаясь, произнес Головко. В каюту постучали.

- Войдите! - одновременно проговорили Абрам и Софрон. Дверь открылась, вошел маленький матрос в тельняшке и черных штанах.

- Заелдыз, приятели, - сказал он шепотом. - Наш капитан передает вам, что через полчаса он высадит вас в Кюсюре. Будьте готовы: мы очень тихо подойдем к берегу, и вы спрыгните. Да здравствует ЛДРПЯ!

- Ура, - прошептали Жукаускас и Головко. Дверь закрылась, матрос ушел.

- Вот так, - серьезно сказал Головко, - смотришь на прекрасные вещи, и что-то начинается.

- Вот и наступило время действовать, - удовлетворенно заявил Софрон. - Вы все запомнили, что нам говорили? Приплыть в Кюсюр, найти агента по имени Август, сказать опять же <заелдыз>, спросить у него местонахождение следующего агента и пароль, и потом - снова в путь. Вам Дробаха, надеюсь, не забыл дать партийных денег?

- Путь - все, движение - ничего, - произнес Головко. - У меня много денег. Может быть, они уже ничего не стоят. Хотите взять тысячу рублей?

- О, - обрадованно сказал Софрон, - пусть они пока будут у вас. Это же рабочие деньги, а не просто так. Вообще - гнусное слово <рубль>. Я думаю, когда мы добьемся самостоятельности в составе Америки, у нас будет, скажем... якутский доллар. Или своя единица.

- У меня много денег, - повторил Головко, засовывая руку в карман. - Впрочем, я могу все оставить у себя. Мне кажется, лучше иметь свою денежную единицу. Я предлагал Дробахе. Я считаю, что она должна называться рублейчик.

- Рублейчик? - Переспросил Софрон, садясь на стул. - <Что это?

- Это новая якутская денежная единица, готовая конкурировать с долларом. Она называется <рублейчик>, и это название указывает на то, что это все-таки бывший рубль. Ведь мы не должны так просто перечеркивать нашу историю! А заимствовать какую-то известную денежную единицу, типа марки, или йены, значит, не уважать себя. Именно поэтому, я говорю: рублейчик. Дробаха почти согласился.

- Но ведь это очень сложно, дорого! Печатать эти <рублейчики>. Надо хотя бы первое время перейти на доллары. А уже потом... Да и глупо как-то... <Рублейчик>! Почему не <рублик>?

- Послушайте, - усмехаясь, сказал Головко, - вы меня извините, но вы прямо как идиот какой-то, ей богу. Не обижайтесь! Ну а если б я сказал <рублик>, вы бы меня спросили: <Почему не рублейчик?> Да?

- Да нет... - обескураженно промолвил Софрон, - просто можно какое-нибудь более якутское слово... Например, <рублях>... Или, вообще, никаких рублей.

- Это в комитете <Ысыах> хотят все исключительно якутское, - немедленно ответил Головко. - А у нас - многонациональная страна. Мы - якутяне, а уже потом якуты, или литовцы, - Жукаускас поморщился, - и, между прочим, суффикс <эйчик> существует в древнеякутском языке, а слово <лейч> на хоринском диалекте древнеякутского значит <бабка лошади>.

- Ну и причем здесь бабка лошади?! - возмущенно воскликнул Софрон.

- А при том, что где лошадь, там и якут. Нет ничего более якутского, чем лошадь. Итак, этот суффикс в сочетании с русским корнем [рубл' ] дает прекрасный пример русско-якутского прошлого и нового якутянского настоящего нашей страны. Нечто более якутское в названии уже было бы национализмом.

- А тунгусы? - спросил Софрон. - Они ведь никак не отражены в этом названии!

- Ну знаете, - расхохотался Головко. - Вы просто невозможны. Мало ли кто у нас живет! Армяне тоже есть. Надо всегда выделять главное. Зато копейка у нас станет центом. Это будет указывать на про-американскую ориентацию новой Якутии.

- Значит, - сказал Софрон, - можно будет купить бутылку коньяка за... тринадцать рублейчиков восемьдесят центов?

- Именно так, - согласился Головко, - только я надеюсь, что коньяк будет дешевле. Мы уже передали предложение американцам о рублейчиках через цепь агентов.

- И как?

- Им все равно, - радостно сказал Головко, - и нам тоже. У нас много золота, алмазов и прочего, и им безразлично, как мы назовем свои деньги. Так что вопрос в принципе решен.

- Тьфу, - произнес Софрон. - Ладно, если вы погибнете, выполняя наше ответственное задание, я думаю, ваш портрет выгравируют на первом рублейчике.

- Спасибо, - серьезно сказал Головко. - Но Дробаха забил его для себя.

- Может, и меня изобразят на центе, - вздохнул Софрон.

- Наши центы будут из золота! - самодовольно воскликнул Головко. - И вам в лоб вставят якутский алмаз!

- Но чтобы все это было, - мечтательно сказал Софрон, - мы должны правильно и замечательно выполнить наше ответственное задание, найти всех агентов и восстановить связь с Америкой и Канадой; и вступить сейчас на путь, который сулит нам большие пальмы и ананасы, доллары и улыбки! Вперед, напарник, готовы ли вы, приятель, к выходу и к началу?!

- Да здравствует Якутия, - проговорил Головко. - Прощай, корабль. Мы выходим в новый мир. Мы увидим разных людей.

- Где же Кюсюр? - спросил Софрон.

- Вот он, - ответил Головко.

Жеребец третий

И в мрачную белую ночь они сошли на таинственный северный берег, покинув приятный корабль и свою каюту, где были койки и <Анапа>, и ласковый матросский уют. Они почувствовали острые камни у себя под ступнями, и увидели зелено-фиолетовые грибы, растущие под крошечными пальмами, обвитыми тоненькими лианами красного цвета, но сейчас все было здесь серо и неявно, и только простор присутствовал везде, схватывая реку, Кюсюр и горизонты, и только разноцветные чумы стояли рядом - более ничего, и только умиротворенный рокот каких-то слов и звуков был слышен там, и только мутное небо простиралось над ними. В каждой растущей травинке был заключен внутренний свет, и каждое деревце излучало какое-то сияние; и можно было сесть и сложить руки, и посмотреть вдаль - неважно куда - и ничего не увидеть, и ничего не пожелать, и смотреть только на розово-голубой узор чума перед собой и на пальцы своих рук, и на свое колено, и пребывать здесь всегда, ощущая все во всем и время во времени. Здесь словно не было цвета, но были любые и единственные цвета, здесь был полумрак этой ночи, но в нем был абсолютный свет, пульсирующий и струящийся, как сверкающий под фонарем фонтан; и здесь были цветы, закрытые до утра, но хранящие свою красоту под прекрасными маленькими бутонами, и здесь не было облаков, а была только разреженная ясность открытого в вышину неба; и размазанное в этой атмосфере блеклое солнце только собиралось пронзить поверхностный простор тундры, приподняв свой нечеткий край над слоем облаков, и зажечь все это таинственное великолепие неожиданным живым огнем.