Читать книгу "Нью-Йорк и обратно - Генри Миллер"

Конец письма Доку Вильямсу.

Особенность плавания на голландских судах в том, что на борту обязательно окажется лунатик. А сумасшедший голландец – это тебе не простой сумасшедший. У «нашего» психа настолько съехала крыша, что на днях он наставил синяков самому Консулу и теперь путешествует в особом трюме для арестованных. Примерно каждый час парень шлет капитану записки: «Сегодня утром мой завтрак был доставлен с опозданием… Требую сигару…» И т. д. и т. п. Глядя в маленький, зарешеченный иллюминатор, лунатик читает сводки погоды. Он курит дорогие сигары за счет правительства. И постоянно улыбается – отчасти из-за своего происхождения, отчасти потому что безумен. На борту полно несумасшедших голландцев, и они тоже все время скалятся. А чего им еще делать? Плотины прочны, тюльпаны посажены. Ergo[65], улыбайся! И не забудь, когда садишься завтракать, первым долгом сделай себе бутерброд с сыром и тмином. Прояви заботу о своем желудке! Нужно сказать, красноватые семечки голландского тмина легко усваиваются организмом. Если бросить их в кружку с пивом «Хайнекен», напиток превратится в кислоту. Возникает отрыжка, при которой высвобождаются газы, заключенные прежде в толстой кишке. Писсуары тут сплошь оборудованы бронзовыми поручнями, что натираются до блеска к десяти утра, когда капитан делает свой обычный обход. Сразу после этого наступает время чистить картошку. И еще ровно в десять принимается играть струнный оркестр в сопровождении фортепиано. Голландская музыка: ни тебе небес, ни воды, сплошной океан от начала до конца. Ее можно употреблять в качестве легкого слабительного. Первая пьеска, что мы слышим, именуется «Всегда иль никогда»; с таким названием любое утро приобретает необходимый налет духовности. Помни: сначала сырный бутерброд, затем медные поручни, а после «Всегда-лабуда». Следом звучит вальс «Голубой Дунай». Вкус голландцев интернационален – другими словами, строго нейтрален. И они очень много улыбаются…

Просто ужас, как много на корабле книг. Спасу нет. Будто бы колония муравьев переселилась на палубу, и каждый притащил с собой достаточно припасов, чтобы пережить кругосветный вояж. Если ты не догадался захватить чтиво, то Мисс Пфайфер, библиотекарша Голландско-Американской Линии, легко исправит это недоразумение. От книг некуда деваться. Читают все, даже псих за решеткой. Никто не разговаривает. Похоже, людям боязно остаться в обществе себе подобных. На борту есть парочка разумных с виду личностей, с которыми я был бы не прочь перекинуться словцом, но и те слишком пугливы. Заметив, что к тебе приближаются, ты должен учтиво растянуть губы и произнести: «Здравствуйте!» Будь уверен: тебя тут же оставят в покое. И так целый день напролет, стоит кому-нибудь пройти мимо: «здрасте, здрасте, здрасте…» Двадцать, тридцать, сорок раз кряду. Вежливость и обходительность – лучший способ держать ближнего своего на расстоянии. Его это парализует. Шах и мат, голубчик! А точнее, пат, безвыходная ситуация.

Интересное наблюдение: просыпаясь по утрам, я забываю, что плыву на «Виндаме». Всякий раз воображаю себя на борту «Шамплейна». Увиденные полгода назад лица не стираются из памяти в отличие от тех, что мелькают перед глазами каждый день! Ну и правильно, ведь то были приятные, веселые попутчики. По большей части, разумеется, французы. Они неустанно смеялись, танцевали, подтрунивали друг над дружкой. На столиках не было цветов, зато не переводилось хорошее вино. Здесь же самый дешевый алкоголь обходится в полдоллара за маленькую бутылочку, что по американским меркам составляет одну пинту. Голландцы не употребляют горячительного за едой. И лишь после разрешают себе кружку пива, так мне объяснили.

А сейчас, Джои, позволь рассказать тебе об американских лицах на корабле, и почему США уже скоро будет не отличить от Нидерландов, с букетами в каютах и коровой в трюме, откормленной такой, с тяжелым выменем, набрякшим от жирных сливок. Легче всего изучать среднего американца на примере молодых людей, которые этим летом путешествовали по Европе. Большинство из них, подобно немцам, коротко острижены, однако сперва – прошу помнить – дезинфицированы и надушены одеколоном. Главное для них – как можно дольше проваляться на пляже, дабы приобрести цвет кожи заядлого туриста. Хочешь стать таким же – не забудь костюм из твида и ботинки на каучуковой подошве; по возможности таскай с собой трубку. Губы должны быть плотно поджаты, глаза холодны и бесцветны, а лицо пусть застынет, как хороший портланд-цемент. Время от времени скупая (а лучше вымученная) улыбка может еле заметно приподнять кончики губ, но не более. Постоянно делай вид, будто бы твой ум занимают чрезвычайно серьезные вопросы: жребий рода человеческого, стоимость пшеницы, новые расценки на океанские перевозки. Глубокомысленно взирай на морские дали, иногда презрительно оглядывайся вокруг и непременно крути большими пальцами. Когда к тебе приближаются с явным намерением поболтать (и если вдруг тебе наскучила собственная ледяная чопорность), нужно резко вскочить с места, выбросить вперед правую руку и выпалить: «Меня зовут так-то и так-то… А вас??» И лишь после описанного ритуала все пойдет как по маслу. Даже не пытайся начать без этого подпрыгивания и конвульсий – спусковой механизм не сработает, и ты, чего доброго, скажешь неверные слова не тому собеседнику, и мир погибнет в катаклизмах…

Я понял, почему столь восхитительно трудно писать книги в Америке: она похожа на океан. Ее слишком много. Ты перестаешь видеть небо и воду. Один сплошной океан. Плывешь себе по воле бесконечных волн десять, двенадцать дней. Люди приходят и уходят. Судовая компания распланировала твою жизнь по минутам. Все расписано, урегулировано до отвращения. В конце концов тобой овладевает чувство хаоса. Словно находишься посреди стада, охваченного стихийным бегством. Никто не знает, куда его несет нелегкая, но жмется ближе к соседу – так надежнее, спокойнее. Попробуй кто-нибудь остановиться, не следовать за всеми! Страшно подумать, какие бедствия случились бы. К счастью, на борту есть оркестр. При первых же признаках неорганизованного поведения раздается громкая музыка, пассажиры принимаются кружить друг друга в танце, и ты получаешь расчудесный конфитюр, как зовется джем в голландском меню, вторая строчка снизу, между хлебом и маслом. Доплачивать за бутерброды не надо. Они дармовые, как музыка. Или океан, который при всем желании не вытеснить из головы.

И вот мы выходим на Северный Полярный круг, будто в доказательство того, что кратчайшее расстояние между двумя точками – кривая. В воздухе промозгло, на волнах полно белых барашков. Со стороны Северного Ледовитого океана дует пассат.

Ненадолго прерываюсь, пока оркестрик сыграет «Парад Кайзера» в ритме dreivierteltakt[66]. Только что закончилась мазурка «Полярная звезда». В паузах скрипач квохчет курицей, должно быть, откладывает кое-что к следующему круизу. В четыре пополудни к нам из туристического класса спустится джаз-бэнд. Лично я предпочитаю голландцев. В их музыке хотя бы есть овцы, заливные луга, журчащие ручейки, столы, ломящиеся от ветчины и джема. И пусть все это немного попахивает: лучше притерпеться к душку, чем слушать, как воет и каплет на нервы команда бравых студентов из Гарварда. В конце концов струнный оркестрик очень даже сюрреалистичен. Стоит налаженной системе на миг сбиться с ритма, музыканты заводят свой Вальс Венского Шницеля, составленный из увядших цветов со вчерашнего столика, тминных семечек, безвкусного голландского сыра и вставной челюсти виолончелиста, которая, к слову, крепится на проволочках, будто у театральной марионетки. Если этот симпатяга желает одарить вас улыбкой, то вначале, как бы предупреждая заранее, скалит зубы и уж потом постепенно распахивает весь рот, предъявляя взгляду обложенный язык, миндалины и верхнее небо. Другое дело – джазисты. Да что они знают о тминных семечках, журчащих овечках, увядших цветах и вставных зубах! Барабанщик лупит по ударным железными щетками – они похожи на обычные щетки, только изрядно ощипанные. У музыки нет направления: она просто выдавливается наружу подобно зубной пасте. Даже ноты не требуются. Лишь тюбик и металлическая щетка.