Читать книгу "Чудо - Юрий Арабов"

Он поделился своими опасениями с Кондрашовым, который в те годы завершал комсомольскую карьеру и готовился к прыжку на первые ступени обкомовской лестницы. Михаил Борисович выслушал его очень внимательно, примеряя на себя качества вождей своего героического народа. И нашел, что он очень похож на них, на этих вождей, во всяком случае, кровяное давление и сердце его никогда не подводили, даже тогда, когда он приказал жене сделать пятый по счету аборт. Единственное, что внушало сомнение, это его неуемная любовь к жизни, слегка нескромная на фоне всеобщей беспробудной нужды, да потерянный в детстве левый глаз, выбитый рогаткой.

Но все в его судьбе шло тем не менее как по маслу. Его жизнелюбие выдавали только розовые щеки. Друг, рассказавший ему страшную тайну, куда-то исчез, будто под землю провалился. Война отгремела, а глаз, правда, из специального стекла, вставили в Москве, слегка прикрыв его для достоверности серым веком.

И теперь, ощущая приехавшего из Свердловска корреспондента и сомневаясь на его счет, Кондрашов решил, что жизнь на этом не кончается, и даже более того, почувствовал приступ волчьего аппетита.

Он довез его до вокзала и выпустил из машины, как выпускают хищника из надоевшей клетки.

Гость шел широкими шагами, придерживая на голове шляпу, которая норовила слететь от холодного ветра. Кондрашов с шофером бежали за ним следом, едва поспевая.

На перроне стояла заиндевевшая электричка с распахнутыми дверями. По репродуктору дикторша объявляла что-то подлым неразборчивым голосом.

– Ну все, прощайте, – обернулся Николай к провожатым, протягивая им свою неготовую к рукопожатию ладонь.

– Когда выйдет статья? – вцепился в него Михаил Борисович.

– Когда главный поставит в номер. Сам же я ее напишу за полдня. Дело ведь ясное.

– Ясное-то ясное, – засуетился Кондрашов. – Но статью надо прислать к нам на согласование!..

– А это уже не про меня, – отрезал Николай, задохнувшись от подобной наглости. – Это – компетенция главного редактора.

– Вот как?.. Тогда прослушайте анекдотец. В приемной Бога звонит телефон. Ангел снимает трубку и говорит: «Вас к телефону, Господи!» А Бог ему отвечает: «Скажи им, что меня нет!..» – И уполномоченный весело засмеялся. – «Нет меня, нет!» Понимаете?

Николай вырвал руку из клещей Кондрашова и впрыгнул в электричку. Продвинулся вдоль деревянных сидений, ища удобное место. Помахал рукой провожающим.

Потом перешел в другой вагон, и стоящие на перроне потеряли его из виду.

С лица Кондрашова сползла искусственная веселость, оно сделалось весьма серьезным. Он вытащил из кармана пальто сухой злак, положил его в рот и начал тщательно жевать.

– Не повезло нам, Сергеич, – со вздохом сказал он шоферу, сглотнув и прожевав все. – Нутром чую, запорет дело.

– Мяса не жрет... А еще шляпу надел! – согласился с ним шофер.

Локомотив дал протяжный гудок. Раздосадованный и тревожный, Михаил Борисович подправил платком левое веко, чтобы оно не слишком обнажало стеклянный глаз, и решительным шагом пошел прочь с вокзала...

В это время из последнего вагона выпрыгнул на перрон Николай.

Был он в состоянии нервном, мятежном. В таком состоянии люди или делают революции, или кончают с собой на глазах окружающих. Начал озираться в поисках соглядатаев. Но они уже ушли в здание вокзала, эти глупые соглядатаи, очевидно, уверенные, что провернули сомнительное дельце и оставили его, Артемьева, знающего наизусть Гумилева и Ахматову, в дураках.

Электричка тронулась с места, и колеса ее с железным скрежетом начали медленно набирать обороты...

Николай, повернувшись спиной к холодному ветру, открыл записную книжку и еще раз заглянул в страницу с замятым на память уголком.

На ней было написано химическим карандашом: «Таня Скрипникова. Ул. Чкалова, дом 84».

6

Темнело. Тусклые фонари, горевшие на столбах через одного, будто их расстреливал сам Чапаев (говорят, он поступал именно так с отрядами, затеявшими бузу), раскачивались со скрипом. Были они в металлических абажурах, напоминающих шляпы, и Николаю казалось, что это головы висельников раскачиваются в вышине. Снег набивался в ботинки, и тонкая подошва промерзала насквозь.

Внезапно из пурги возникли три фигуры в милицейских шинелях, в ушанках, недовольные тем, что кто-то ходит в пургу, кроме них, по улице. Николай заметил, что за спинами их стоит квадратный кованый сундук – «воронок».

– Документы! – рявкнул один из них, протягивая свою лапу.

– А что такое? – наивно спросил Николай, поняв, что дело-то весьма серьезное.

– Ты что, глухой?! Ваши документы, гражданин!

Николай беспрекословно отдал постовому паспорт и, на всякий случай, свое корреспондентское удостоверение.

– Куда направляетесь? – поинтересовался постовой, внимательно изучая штамп о прописке.

– К железнодорожному вокзалу, – соврал Николай.

– Проход через улицу Чкалова запрещен. – И милиционер нехотя отдал журналисту документы.

– А как мне теперь идти?

– Через Челюскинцев. Потом через Орджоникидзе направо. Поняли?

– Понял. Осознал.

Николай вдруг увидел за спиной милиционера еще один кордон, метрах в пятнадцати от «воронка» – уже из человек десяти, недовольных и злых, как эти.

– Тогда я пошел, – сказал гость. – Всего вам доброго!

– Через Орджоникидзе направо! – прокричал ему в спину постовой и добавил сам себе с досадой: – А ведь ничего не найдет.

Но силуэт Николая уже пропал в снежной крупе.

Он знал, куда ему теперь идти. Спасительная мысль родилась внезапно, из ничего, как рождается все самое лучшее в этой жизни.

7

– ...Василий Першин... Старший лейтенант... у вас работает? – спросил он дежурного.

– Есть такой. А вам зачем? – поинтересовался милиционер.

– Скажите, что его ждет друг из Свердловска. Корреспондент Артемьев. Он поймет...

Дежурный вышел из-за стола и прошел в служебное помещение. Николай опустился на стул под цветной стенгазетой с ало-красным заголовком: «Навстречу ХХ съезду КПСС». Закрыл глаза...

В отделении милиции было тепло. Где-то над головой журчали трубы канализации. Стены без обоев, крашенные в тошнотворный бледно-зеленый цвет, указывали на принадлежность к могучему государству, которого боялись все по ту и по эту сторону границы. Снег на шляпе растаял, усы отогрелись и покрылись влагой. Кажется, Николай даже задремал на секунду-другую...

При его внутренней бездомности даже камера предварительного заключения могла показаться вполне сносным пристанищем. Был ли у него дом? Он пребывал в уверенности, что нет, не был. Жену он не любил. Ее услужливость раздражала. Женщина, по его мнению, должна быть гордой и истеричной, как необъезженный конь. То есть сбрасывать любовника ногами, когда тот заберется на нее в темноте, плевать ему в лицо, презирать до глубины души, до спазма, проходящего по конечностям, как электрический ток, презирать до оргазма, после которого тошнит... Вот какой должна быть женщина! Такой женщиной, как ему представлялось, была Лиля Брик у Маяковского. Владимиру Владимировичу повезло – над ним наизмывались впрок, и от этого случайная преходящая связь превратилась в роковую сладкую муку с адским пламенем. А по поводу дома... Разве может быть дом с коллективным нужником, когда, сходив в него, приходится жечь втихаря газету, чтобы огонь уничтожил обличительный запах, потому что запаха не может быть у человека, знающего наизусть «Сероглазого короля» и носящего импортный плащ из пластиката... Нет, мерзко все, мерзко!