Читать книгу "Остров Южный Камуи - Нисимура Кетаро"

Я встал с дивана, вышел через заднюю дверь и снова направился к морю.

Ветер на берегу усилился. Зонтик повалило ветром, и он теперь валялся на песке. Я хотел было его поднять, но не стал этого делать и побрёл в сторону мыса. По дороге я старался думать о чём-нибудь другом — только не о ней.

Вот кончатся школьные каникулы, снова начнутся все эти ссоры и раздоры в школе. Интересно, что сейчас поделывает в городе Юкибэ? Да, и ещё осенью будет токийский чемпионат школ высшей ступени.

Я теперь в самом старшем классе — значит, на мне лежит ответственность за то, чтобы принести школе победу, которой мы не видали уже пять лет. Подумать было о чём. Но при всём том я…

Дойдя до скал, я остановился. Там была маленькая девочка со светлыми волосами. Золотистые волосы ярко блестели на солнце. Девочке было всего годика три-четыре. Она была очень миленькая, в трусиках и лифчике, с голым животиком. Некоторое время я стоял и смотрел на девчушку. Она упорно старалась ухватить краба, который высовывался из норы между валунами. Девчушка была вся погружена в свою охоту. Сосредоточенно надув губки, она сложила ладошки лодочкой и попыталась накрыть краба. Но краб проворно спрятался в нору. Девочка обиженно пожала плечиками. Однако у краба, видимо, были какие-то обстоятельства, по которым он должен был срочно покинуть нору, и он снова высунулся наружу. Девочка снова надула губки и попыталась поймать краба. История повторялась несколько раз. Девочка старалась изо всех сил. Каждый раз, промахиваясь, она глубоко вздыхала и пожимала плечиками. Наблюдая за ней, я почувствовал, как в душе разливается покой, но в то же время где-то в самой глубине что-то болезненно саднило. Вот я теперь уже не могу так самозабвенно увлечься охотой на краба. Может быть, и мог бы, если постараться себя заставить, но эти старания всё равно снова ввергнут меня в пучину самоистязания. В Её присутствии я старался всячески открещиваться от своего малолетства и притворяться взрослым. Но в самом этом чрезмерном моем стремлении казаться перед ней взрослым было что-то жалкое и ущербное.

Вдруг девочка громко закричала. Краб побежал в мою сторону. Я инстинктивно упал на колени и поймал его. Девочка удивлённо на меня посмотрела.

— Май крэб! Это мой краб! — пронзительно заверещала она.

Я взглянул на краба, который барахтался у меня на ладони. Панцирь у него был ярко-красный. Этот редкий окрас сразу напомнил мне и о помаде у Неё на губах, и о лаке на ногтях, и о красной машине того типа. Он там, наверное, всё ещё ублажает её своими шуточками. А она, конечно, пожирает его глазами и хохочет, изображая величайшее удовольствие. Я сразу же возненавидел краба.

Девочка с выражением испуга на личике, естественно, залилась истерическим рёвом: это я невольно раздавил краба в руке, слишком сильно сжав его. Я постарался как мог извиниться по-японски, но девочка, сильно побледнев, опасливо пятилась от меня, а потом повернулась и пустилась бежать прочь. Я медленно поднялся с колен. Краб выпал у меня из ладони и теперь лежал на спине, показывая белое брюшко. Ножки его чуть заметно подёргивались, но двигаться он уже не мог. Вскоре он умер, и нахлынувшая волна смыла в море отломанную клешню.

4

Когда наступил вечер, этот тип и не думал возвращаться к себе. Она тоже советовала ему остаться заночевать. Я не хотел видеть его и, быстро покончив с ужином, сразу же ушёл в свою комнату на втором этаже.

Распахнув окно, я смотрел на ночное море. Стоял конец августа — ветер был уже прохладен. Вышла луна, но море было покрыто мраком. Глухо и зловеще рокотал во тьме прибой, словно хотел поведать сокровенную тайну. В моей памяти на фоне тёмного моря всплыло лицо светловолосой девочки, которую я встретил сегодня на пляже. Когда она завопила от страха, я, наверное, нарочно скорчил рожу, чтобы ещё больше её напугать. А что, когда я смотрю на Неё с этим типом, наверное, у меня от ревности тоже появляется на лице такая неприглядная гримаса? Если даже и так, я ничего не могу с собой поделать…

В семнадцать лет нет ничего хуже неприглядного на вид. В словах «неприглядная молодость» смысла нет. Что ж, тогда надо держаться и не раскисать.

Я открыл дверцу шкафа и посмотрел на себя в зеркало. На меня смотрело молодое загорелое лицо с выражением тревоги и озабоченности.

— Но не так уж неприглядно! — сказал я себе.

Да с чего бы моему лицу быть таким неприглядным? Взгляд суровый — это признак молодости. Я невольно сравнил себя с тем типом. Он уже в преклонных летах. По сравнению со мной, семнадцатилетним, этот тип в свои сорок уже старик. Да по сравнению с Ней, двадцативосьмилетней, он тоже старик. И ярко-красная спортивная машина ему совершенно не идёт. Это же просто курам на смех — старичок в спортивной машине! Клоун какой-то! Вот чушь! Я мог сколько угодно ругать и поносить этого типа. Только веселее мне от этого не становилось — наоборот, настроение портилось. Ну да, он ничтожество, старичок в спортивной машине, но это ещё не доказывало, что я такой уж замечательный юноша. К тому же вот сейчас этот тип ведёт с Ней приятную беседу. Оттуда иногда доносится её смех. И этот её радостный смех разбивает вдребезги всё моё дутое чувство превосходства. Я резко захлопнул дверцу гардероба и вытащил из стенного шкафа подаренное отцом охотничье ружьё. Это была английская двустволка — отец её специально для меня выписал. Отец любил ходить на охоту и часто брал меня с собой, когда я ещё был мальчишкой. Он любил повторять, что охота — настоящая мужская игра. Я тоже любил охотиться. Стоило взять в руки большое увесистое ружьё, как настроение чудесным образом улучшилось и я стал спокоен. Почему это произошло, я и сам не понял. То ли само ощущение, что я держу в руках ружьё, придавало уверенности, то ли через посредство этого ружья в меня вселился дух покойного отца.

Я зарядил ружьё и потихоньку вышел из дома. Отчего-то вдруг захотелось подстрелить какую-нибудь дичь. С ружьём в руке я направился вдоль пляжа к оконечности мыса. На берегу никого не было. Свистел ветер, с гулом набегали волны прибоя, и я, будто окутанный покровом глубокой отрешённости, пребывал в странном состоянии духа. На крайней точке мыса, упиравшейся в море, гудели на ветру кроны сосен и заросли тростника. Упёршись покрепче в поросшую травой землю я поднял ружьё и прицелился в сторону моря. Водная гладь была окутана тьмой, и я сам не мог бы сказать, кого собираюсь там подстрелить. «Вот так Юкибэ хочет кого-нибудь убить в знак протеста против всей общественной системы», — сказал мне суровый внутренний голос. Может быть, она сейчас как раз бродит по ночному городу — ищет какого-то врага, чтобы его убить. Счастливая она, Юкибэ. У неё, по крайней мере, есть определённый враг, с которым надо сражаться. А вот я? ума не приложу, во что мне стрелять. Прикусив губу, я нажал курок, целясь куда-то во мрак.

Отдачи я почти не почувствовал. В то же мгновенье тьму разорвала яркая вспышка. Во что же я стрелял? Может быть, в его отвислое брюшко? Или в её прекрасное лицо? Или в ту светловолосую девчушку, что встретил сегодня на пляже? А может быть, в себя самого?

В ту ночь во сне я убил Её.