Читать книгу "Серп языческой богини - Екатерина Лесина"

– Но моделью быть тяжело. И дядя говорит, что женщине надо дома сидеть, а не… ну он очень тяжелый человек, мой дядя. Такой же бука, как ты.

Саломея хмыкнула.

Мелли. Милое имя для овцы, а Саломее явно не по вкусу. Ну тем хуже для нее.

– Только ты не такой старый. А у тебя машина есть?

– Есть, – сказал Далматов. – И дом. С колоннами и зимним садом.

– Пра-авда?

Зеленый росточек упал на Зоины коленки. Губы ее округлились, и глаза тоже округлились. Ей, наверное, говорили, что это выражение ей к лицу, как и все другие выражения. И что Зоя хорошо играет, лучше всех звезд Голливуда, вместе взятых. Врали.

– А чем ты занима-а-ешься? – Она тянула гласные, превращая слова в сладкие ириски.

– Ювелиркой. В основном.

– Да-а-а?

Толик фыркнул и отвернулся от Зои. Это не ревность, просто он не видел смысла в этом разговоре, да и вообще сердце его было отдано камере.

Ее он увидел в сумрачном зале ломбарда, на высоком столике из черного дерева с инкрустацией. Инкрустация, правда, от времени потрескалась, а столик крепко поели жуки, но какое это имело отношение к камере? Она возлежала на этом деревянном троне, великолепная в каждой детали своей.

Два с половиной килограмма совершенства.

Серый корпус, прочный, эргономичный, устойчивый к царапинам и ударам. Широкоугольный объектив Leica dicomar. Оптический стабилизатор. Камкордер с возможностью подключения как простых, так и профессиональных микрофонов.

Видеокамера Panasonic AG-HMC74 очаровала Толика.

– Сколько? – спросил он и лишь тогда глянул на девицу, стоявшую за плечом.

И она озвучила цену.

Цена показалась Толику запредельной, потому что столько денег у него не было. И даже половины не было… Одолжить? У кого? А отдавать как?

Уйти нельзя остаться.

Камера смотрит на него слепым объективом. Ей страшно в этом месте забытых вещей.

– Она хорошая, – сказала девушка, смахивая с корпуса пыль метелкой из гусиных перьев. – Ее недавно привезли.

Хорошая. Чудесная. Великолепная.

– А… а ее можно отложить? – Толик сглотнул слюну, дав себе слово, что обязательно найдет деньги. Девица дернула плечиком и ответила:

– Наверное.

– А… а если не на день? На неделю? Я залог оставлю.

В кошельке было рублей двести. Смешно, если подумать, но Толик не смеялся, выскребая все до последней монетки.

– Вы кино снимать хотите, да? – поинтересовалась она, складывая купюры в картонную коробку.

– Да, – неожиданно сам для себя ответил Толик.

– И про что?

– Ну… пока не знаю.

Но снимать будет, потому что камера создана для съемок, а Толик готов сделать все, чтобы камера была счастлива. Наверное, он и вправду сделает фильм. О чем-нибудь, неважно, о чем именно, но главное, что это будет самый лучший из всех фильмов.

Только сначала надо как-то извернуться и выкупить камеру из неволи.

С этими мыслями он побрел к двери. Каждый шаг, уносивший его от предмета страсти, давался с трудом. И лишь обещание вернуться, данное не столько камере, сколько себе, примиряло Толика с разлукой.

– Погоди, – девица догнала его у двери и схватила за руку. – У тебя нет денег, так?

Увы, мир жесток к влюбленным.

– Я могу помочь.

Чем? Смуглая, загорелая, со стеклянными голубыми глазами, в которых ни тени разума, эта девчонка вызывала лишь глухое раздражение. И еще ревность. Она останется в ломбарде. Будет смотреть на Толикову камеру. Трогать ее. Включать. Касаться наманикюренными пальчиками корпуса или даже царапать беззащитный объектив…

– Это дядин магазин. И я могу побазарить про аренду. Временную. А потом ты купишь камеру.

Аренда? Ну… на неделю. Или две. Или три. Пока Толик не соберет всю сумму.

– Или вообще попрошу, чтобы частями платить. В кредит.

Именно! Толику самому следовало догадаться. Кредит!

– Только у меня одно условие. – Девица провела коготком по Толиковой майке, как будто собиралась распороть ее. – Пусть кино про меня будет!

– Ну не в том плане, что про меня – это как про меня, – Зоя подвинулась чуть ближе к Далматову. – А чтобы я играла! У меня, между прочим, талант. Все говорят!

– Не сомневаюсь.

Саломея терзала волосы, вытягивала прядку, разминала ее пальцами, отпускала и другую вытягивала.

– И без меня с дядей он бы в жизни не договорился! А я договорилась. И вот… мы сначала другое кино снимали. В городе. Ну там про клубы и все такое. На «НТВ» отправили.

– Только им на фиг не упало, – нарушил молчание Толик, прилаживая камеру на плечо.

– Ага. Точно. Сказали, что про клубы кто угодно может. А им эксклю-у-зив нужен. Откуда его взять-то? И тут Викуша! Остров. И все пропадают! Как в том кино, которое ужасы! И я ему сказала, что давай и мы снимем! Ну чем мы хужей других? И Викуша обрадовалась бы.

– Так вы дружили? – Саломея отвернулась от камеры, которая, описав полукруг, заглянула с другой стороны.

– Мы? Конечно! Я ее в «Одноклассниках» зафрендила. И она меня. А еще в салон вместе ходили. Красоты. Она меня к своей маникюрше записала. Вот, правда клевенько? – Зоя растопырила пальчики и сказала укоряющим тоном: – Женщина должна следить за своими руками! Если она женщина, конечно. Толик, нас сними, ладно? И печку тоже! Я туда сама дрова запихивала, представляешь? Они грязные, просто жуть! Может, даже с жуками. Ненавижу жуков. Они такие… такие… жуть прямо.

Камера блуждает. У нее собственное ви́дение места и эпизода. Она задерживается на старых изразцах, склоняется к ним, запечатлевая поблекшие рисунки цветов и трав, отступает. Поворачивается к Саломее и долго разглядывает рыжий ее затылок.

Это неприятно.

И Зоя хмурится. Ей непривычно, что снимают кого-то, кроме нее. В наступившей тишине слышно, как трещат дрова в печи… Дров почти не осталось. В сарае есть бревна, но их надо пилить и рубить. Ни то ни другое Далматов сделать не в состоянии.

– А нас сюда везти не хотели! Представляешь?! Мы думали, что найдем кого из местных. Проводника. Чтоб как в кино. А они ни за что. Потом, правда, нашли одного. Он согласился. Ну, что сюда привезет. И назад тоже. – Зоя выгнулась и запрокинула голову. Очередная картонная поза с каскадом соломенно-желтых волос и розовым мехом, который так хорошо сочетается и с волосами, и со смуглой Зоиной кожей.

– Когда назад?

Этот вопрос волновал Далматова куда сильнее Зоиных фантазий, волос и мехов.

– Неделя, – ответила она, блаженно улыбаясь.