Читать книгу "Время действовать - Буби Сурандер"

— У меня был приятель, который попал в переплет, — сказал я. — Он выскочил из репортерской машины и начал снимать парня, поджегшего себя перед каким-то посольством. Культурная элита Швеции живьем поджаривала моего приятеля за то, что он не кинулся сперва гасить того чокнутого. Когда мой приятель говорил: «Я всего лишь делал свое дело», ему объявили, что так же защищался комендант Освенцима Гесс.

Она слушала. Сидела тихо, внимательно следя за рассказом, дым от сигареты поднимался к потолку. Свет, падавший сзади, высвечивал каждую пушинку на ее голых плечах.

— Он неправильно говорил, этот мой приятель. — Я рассуждал медленно, чтобы быть уверенным, что сам не потеряю нить. — Ему бы не надо было толковать о работе. Ему бы надо было говорить о естественных рефлексах, то есть о том, что не подчиняется контролю.

Она сделала глоток из чашки. И ждала, что я еще скажу.

— Что произойдет, если какая-нибудь домохозяйка увидит, как какой-то парень себя поджигает? Скорее всего, завопит, как сирена. А что будет, если мимо пройдет пожилой чиновник? Начнет озираться в поисках полицейского? Или телефона? Одно скажу: никто из них не кинется гасить огонь. Ну а если там окажется фотограф, оцепеневший от происходящего? Ясное дело, вскинет свой аппарат!

Кристина Боммер кивнула.

— Короче: у тебя есть снимки?

Я попытался выдавить из себя что-нибудь уклончивое. Но нашелся лишь один ответ:

— Я снял раз, лишь только вошел в гараж. Ну, может, пару раз. Щелкнул еще до того, как заметил, что он еще теплый. Все произошло так быстро.

Она выпрямилась и окинула меня тем самым нахальным голубым взглядом.

— Могу я увидеть эти снимки?

— Ладно. Я еще не проявил пленку. Но конечно... Ладно.

Она спросила еще, что делал я, и что делала полиция, и что делала команда «скорой помощи». Она спросила, как выглядела квартира Юлле, пришла ли почта, было ли неприбрано в кухне.

Это была канонада вопросов. Отвечая на них, я сражался, словно вратарь дворовой футбольной команды, и не вполне уверен, что удержал нулевой счет. Под конец она сказала:

— Юлле не покончил с собой. Ты это знаешь не хуже меня.

В десятый раз я предпочел об этом умолчать. Попробовал перейти в атаку.

— Уважаемая Кристина Боммер, — сказал я, — ты ведь, наверное, не потому приехала сюда, что считаешь убийцей меня?

Она помотала головой, вставая с места.

— Что-то во всем этом не связывается.

Она собрала свои вещи и сунула их в сумку.

— Где ты живешь? — спросил я.

— Уппландсгатан. Но сейчас чаще всего у мамы в Тронгсунде.

Она была почти одного роста со мной. Теперь она стояла молча и смотрела мне прямо в глаза.

— Не дашь ли ты номер своего телефона? — брякнул я. И тут же досадливо прикусил губу. — На всякий случай.

Она улыбнулась, в первый раз.

У меня горели мочки, а ведь я, помнится, не краснел с тех пор, как прошел конфирмацию. Она неторопливо кивнула и сказала слишком ласково:

— Понимаю. Ты хочешь позвонить, когда решишь рассказать остальное?

Я ухмыльнулся, стараясь не выглядеть в чем-то виноватым.

Не говоря ни слова, она выписала на листке из блокнота несколько телефонных номеров — домашний, у мамы, на работе. Она молчала, пока я не распахнул перед ней дверь, подойдя слишком близко, так что ощутил запах ее волос и тела. И тогда она вдруг спросила:

— А за что ты сидел в тюрьме?

Я стоял, ухватившись за дверную ручку, наклонясь над ее пышной грудью и пытаясь удерживать взгляд на кончике ее носа — и не мог задавить ухмылку, когда ответил:

— Meurtre. Doodslag.

Впервые она была озадачена.

— Такой был приговор, по-французски и по-фламандски, — сказал я. — Убийство.

Вечер был длинный и нудный.

Сперва позвонила Беата, как раз перед уходом с работы. Она хотела знать, не могу ли я поработать сверхурочно в выходные дни. Что может ответить договорник, когда пожизненно нанятые должны отдыхать?

Потом позвонил Вилле, как раз перед тем, как закруглиться. Мои снимки финских актеров-любителей куда-то пропали. Дело было не в том, что они кому-то нужны, но они должны быть на месте, чтобы театр не смог свалить вину на отдел иллюстраций.

«Вечернее эхо», «Сообщения», «Актуальные новости».[23]Я налил себе виски и уселся перед телевизором. Власть и Богатство выдрючивались вовсю.

Юлиус Боммер мертв. Одинокий мужчина, который создал себе убогую жизнь, чтобы ею же и довольствоваться. Журналист, который стал бюрократом в сфере информации. Человек, который позволял только компьютерному экрану бросать себе вызов... Через двенадцать часов после того, как я передал ему дискету, он был мертв.

А потом вот явилась его дочь и попросила помощи. И все, что я мог сделать, так это уставиться на ее титьки.

Я крутил перед собой стакан с виски и смотрел на телеэкран.

Двенадцать часов.

Она уже должна была позвонить. Она должна была мгновенно понять, кто этот мертвец в Таллькруген. Но, может, она в точности такая же, как семь миллионов других шведов. Она, может, не читала «Утреннюю газету».

Двенадцать часов.

Может, мне придется ждать всю ночь. Я пытался понять, что там происходит на телеэкране. Что-то там было такое тягучее, что я потерял нить. И по-французски я, видно, знал какие-то не те слова. Но тема была старая и неувядаемая: бедствия и страхи высшего общества. Насколько приятнее, когда проблемы возникают у богатых людей. У них есть деньги, а деньги защищают от бедствий и страхов, даже если их много.

Ты медленно думаешь, сказала эта вредная дочка Юлиуса Боммера.

Двенадцать часов.

У Юлле было двенадцать часов. Из этого времени он три часа работал, семь спал, потом завтракал, читал дискету и, кроме того, успел сделать что-то такое, что стоило ему жизни. Он успел поработать с дискетой не более часа.

Зверь в компьютерах здорово разбирается, а сейчас он уже возится шесть часов.

Не более часа!

Черт! — дошло вдруг до меня. Юлле же ничего не расшифровал!

Я кинулся в коридор и стал рыться в карманах куртки-ветровки. Помятый листок был там, куда я его сунул. Я взялся за телефонный аппарат, набрал номер и долго ждал ответа. Кто-то поднял трубку, но ничего не говорил.

— Зверь? — сказал я вполголоса.

Он засмеялся в трубку.

— Aun no me mataron. — Его еще, видите ли, не убили. Густой голос звучал весело.