Читать книгу "Дот - Игорь Акимов"

Тимофей повернулся к могиле.

— Товарищи мои!.. — Вот чего он был лишен напрочь — так это красноречия. Но в одном был уверен: чем проще — тем лучше. — Я никогда не забуду вашего мужества.

Отпустил плечо Залогина, выпрямился и отдал честь.

У подножия пригорка их ждала телега. Пегий мерин неспешно выискивал травку посвежее, и автоматически, попугивая оводов, помахивал давно не чесаным хвостом.

Пленные складывали на телегу свои лопаты и садились на землю; очевидно, знали, что путь предстоит неблизкий. Проезжавшие в грузовиках солдаты с интересом разглядывали их. Жалкий вид пленных явно способствовал подъему энтузиазма: одно дело, когда ты стараешься верить в свое превосходство, и совсем иное, когда ты своими глазами видишь это превосходство воплощенным.

Тимофей не представлял, как сможет идти достаточно долго, и потому гнал от себя эту мысль. Пока нужно было дойти до телеги. Потом… потом суп с котом. Сначала дойди. Думай только об этом шаге, — о том, который сейчас делаешь. Ногу не волочи, не давай ей надломиться. Ставь твердо. Теперь эту… Он старался поменьше наваливаться на Залогина — да куда там! Без этого парнишки он смог бы сделать три, ну, пять шагов… а может — и ни одного?.. нет, если бы собрался, наскреб все, что в нем осталось… это был бы последний шаг — шаги — в его жизни… Он так ясно представлял, как делает эти шаги, а потом валится вперед, лицом в землю, уже даже не имея сил рукой предохранить лицо от удара. А ведь еще будет что-то потом. Ведь не умрешь же сразу! Будешь валяться кулем… Вряд ли немцы пришлют за тобой санитарную повозку…

И вдруг он увидал тело Кеши Дорофеева.

Тимофей мог вполне его не заметить: глядел под ноги — так вроде бы легче было идти, — но глаз поймал сбоку какое-то движение, Тимофей повернул голову… В двух десятках метров от него немецкий солдат как раз закончил опорожняться, вытер пальцем задницу, потом вытер палец полой гимнастерки того, на кого он опорожнялся, встал и неторопливо застегнул брюки. Потом помахал своим гогочущим от восторга приятелям в кузове грузовика (колонна стояла из-за затора где-то впереди), и направился к ним через кювет.

Сейчас Тимофей не мог бы узнать Кешу Дорофеева, но он знал, где Кеша лежит, видел это сверху во время боя, и понял, что это он. Его тело.

До телеги оставалось всего несколько шагов.

— Спроси у них, — сказал Тимофей, — почему его не похоронили.

Залогин спросил у охранников, перевел их ответ: «Они говорят, офицер велел не трогать тело. Наглядная агитация. Для подъема боевого духа…»

Тимофей нажал на плечо Залогина, они повернули и подошли к тому, что еще утром было Кешей Дорофеевым.

Жирные зеленые мухи облепили его раны, копошились в глазах, ноздрях и залепленном экскрементами рте.

Тимофей снял фуражку и постоял, склонив голову. Наконец спросил:

— Что ты об этом думаешь, красноармеец Залогин?

— Им конец, товарищ сержант.

— Точно.

Тимофей опять надел фуражку, притянул ее ремешком и отдал честь. Солдаты в грузовике зааплодировали. Тимофей повернулся — и самостоятельно пошел к телеге. Залогин вовремя его подхватил. Когда они подошли, давешний охранник с мягким лицом подвинулся на телеге, освобождая место: «Садись, командир». Это было спасением. Тимофей представил, как через сто, двести, триста метров он бы свалился на пыльной обочине, и счастье, если бы сразу умер, а ведь мог бы еще жить, и его, еще живого, поливали бы мочой и обсерали…

Когда он потерял сознание и стал валиться, охранники подстелили под него немного соломы и уложили поперек телеги.

Тимофей очнулся от стука. Звонкий, уверенный, сильный, он раздавался рядом, над головой. И перестук топоров (обухом по шляпке гвоздя), и ритм ударов, и паузы между ними — все было так знакомо… Избу строят, понял Тимофей, кроют крышу шалевкой. Он радостно улыбнулся и глубоко вздохнул, но от этого движения из разбуженной глубины всплыла боль, и тогда он вспомнил и бой, и плен, и колонны немцев, и Кешу Дорофеева, — и открыл глаза. Он лежал на спине, на охапке соломы, в просторном низком помещении. Судя по духу — коровник. Рядом были люди. Красноармейцы. Стук был оттого, что снаружи зашивали досками прорезанные под низким потолком узкие как амбразуры окна коровника.

Тимофей не помнил, как оказался здесь.

Представить, что это за коровник, не составило труда. За годы службы он изучил всю прилегавшую к заставе местность, ферма поблизости была одна: два коровника, овчарня, силосная башня, колодец с большим ручным насосом и длинным корытом для водопоя, крытый сеновал, — прежде тут был крепкий хозяин. Но от пригорка до фермы — верных пять километров. Пройти их Тимофей не мог — это очевидно. Кто бы ни помогал… Кстати, где этот — как его — Залогин… да, Герман Залогин…

Плен…

Тимофей никогда, ни разу в жизни не думал, каково это — оказаться в плену. Что чувствуешь при этом. Что думаешь. Каково душе.

Правда, он и о войне не думал.

О войне, как ситуации, в которой он может оказаться.

Польша, Франция, Балканы только что были раздавлены войной; Англия отчаянно огрызалась, с ужасом ожидая смертоносного удара через пролив. Война была везде. Пожар вспыхивал то рядом, то где-то так далеко, что и на карте не сразу отыщешь. Наши тоже успели отметиться в Польше и Финляндии, а до того — на Халхин-Голе; япошкам так накостыляли — надолго запомнят! Красная Армия — это тебе не забитые китайские кули и не всякие там малайцы из джунглей, которые винтовку только в руках колонизаторов и видели. Красная Армия может так врезать — кому угодно! — что мало не покажется… Как и весь народ, как и каждый гражданин Страны Советов, Тимофей знал, что в такое сложное время — когда война так близко — обороноспособность Родины — еще раз повторю: для каждого! — задача № 1. Каждый должен не только помнить об этом, но и работать на это. Крепить своим посильным вкладом Красную Армию. Будем самыми сильными — никто к нам не сунется. И не будет войны.

Даже и не знаю, как еще объяснить, почему Тимофей ни разу до этого дня не подумал о войне, как обстоятельстве, которое коснется лично его, войдет в его жизнь. Он мог представить войну, как командировку: надо помочь братскому народу, его выбрали в числе лучших (для этого он и старался быть лучшим), он съездил, исполнил свой интернациональный долг, как наши герои в Испании, вернулся… или не вернулся, это уж как сложится, на то и война. Вот и все, что он мог себе представить. Мог — но ведь и этого не было! Конкретно такие, именно такие мысли его не посещали. Возможно, у него было слабо развито воображение, но так ли уж это плохо? — вот вопрос. Он не строил дальних планов (и тем более — не фантазировал), и этому есть простое объяснение: его вполне устраивало то, что он имел. План жизни не нужно было сочинять — жизнь складывалась естественно, как у других. И потому его мысль не опережала жизнь — Тимофей жил со своей жизнью в ногу. И потому ворвавшаяся в его жизнь война не стала для него потрясением. Ему не пришлось войну осмысливать — на это ему не дали времени. Он сразу должен был действовать: стрелять в немцев, до которых было то несколько десятков метров, то они возникали рядом; выполнять команды; отдавать команды; если немцев было несколько — стрелять не в кого попало, а высматривать офицеров; пытаться понять замысел врага — и не упускать из виду ребят, чтобы успеть помочь вовремя; и стрелять быстро и точно — как на стрельбище.