Читать книгу "На южном фронте без перемен - Павел Яковенко"

Пришлось вернуться к фонарику. Я включил его. Лампочка загорелась: как-то тускло, невесело, словно она тоже замерла. Ну уж ладно, хоть как-то!

Лисицын ждал меня в назначенном месте. Я расставил треногу, отгоризонтировал буссоль, и замер… Как же ее ориентировать? Кругом тьма, ничего не видно, даже приметных огоньков нет на горизонте. А без ориентиров я, к сожалению, бессилен. Я еще глупо топтался у буссоли, когда меня нашел Рустам. Выражение его лица было весьма озабоченным. Если честно, то я уже и забыл, когда видел его в другом настроении.

— Ну, — буркнул он, — буссоль готова?

Я отрицательно покрутил головой:

— Рустам! Ориентиров нет.

Он вопросительно посмотрел на меня, потом пристально огляделся, как будто хотел меня уличить, и самому быстро и легко найти то, что нужно. Я злорадно отметил, что и он ничего подходящего обнаружить не смог.

— У, блин, Паша! — заругался Зариффулин. — Ну, ты, блин, даешь!.. А, ладно! Скоро рассветет. Сориентируешь буссоль и доложишь мне о готовности.

Я кивнул головой. Все верно, иначе и не поступишь.

В это время на нашей новой позиции бурно кипела деятельность. Невезучий Карабут уже успел сломать лопату. В морозном воздухе мне хорошо слышались воспитательные затрещины и поощрительные пинки. На белом снегу чернели холмики земли. «Они сейчас так орудия расставят, без ориентации в основном направлении, что как бы потом перекапывать не пришлось», — с тревогой подумал я, беспомощно грызя ногти у своей буссоли. Мерзкая привычка, никак не могу отвыкнуть. Чуть только начинаю нервничать, так сразу непроизвольно засовываю пальцы в рот и грызу ногти чуть не до мяса. Зато ногти у меня всегда коротко подстрижены, а что такое «траурная» рамка под ногтями, я вообще не знаю.

Светало. Как только на горизонте появились очертания отдельных удаленных предметов, я быстро провел ориентировку. Три раза вывел стрелку буссоли на север, засекая по буссольной шкале угол на избранный ориентир, взял среднее из показаний, прибавил поправку буссоли, и установил полученное значение на ориентир. После этого повернул буссоль в основном направлении, и подогнал под него угломерную шкалу.

Готово. Теперь осталось произвести ориентацию орудий в основном направлении.

Я дал команду. Наводя буссоль в прицел каждого нашего орудия по очереди, я выкрикивал наводчикам угломер, они выставляли его у себя в прицеле, и, вращая рукоятки для наводки, пытались совместить перекрестие своего прицела с моей буссолью.

Так я и знал! Два орудия стояли неправильно, с этого места сориентировать их было нельзя, нужно переставлять. Увы, не буссоль, а именно орудия. Проклиная все на свете, два расчета, (в том числе, ну кто бы сомневался — Карабут), снова взялись за лопаты.

Я ждал их, не отходя от буссоли. Пусть только закончат, сразу займемся ориентировкой. А то разбредутся, вылавливай их потом!

Но, в общем-то, основная работа уже закончилась. Бойцы закурили, побрели искать сырье для костров, вообще как-то повеселели. Ветер явно стих, немного потеплело, и солдаты пригрелись.

После ужасной ночи относительно теплое утро воспринималось не иначе как благо, отпущенное нам с небес.

Изюминкой вполне идиллической картины стало появление иностранной журналистки. Бесстрашный посланец Запада, (как, наверное, она себя представляла), пробрался в самую гущу диких и необузданных федералов. Ну что ж! Ничего более соответствующего ее представлениям, чем наша часть, ей и попасться не могло, так как она сразу же была окружена ваучерами.

Впрочем, гораздо больше, судя по пятикопеечным глазам, чем лихо гарцующие контрактники, ее потрясли обычные срочники. И правда, мы-то привыкли, а вот стороннему глазу картина представлялась несколько фантасмагорическая.

Одна часть наших солдат была одета в деревенские фуфайки светло-зеленого цвета, другая часть — в серые шинели, а вот контрактники и офицеры — в обычные армейские бушлаты, правда, самых разнообразных расцветок. Выпученными глазами иностранка воззрилась на рядового Андреева. Еще бы! Бедняге достались сапоги сорок шестого размера при его родном сорок первом. Такой обуви позавидовали бы и самые знаменитые клоуны! Следы на снегу оставались чудовищные, и не один следопыт сломал бы наверняка себе голову, пытаясь разгадать, что бы это значило.

В конце концов, ваучерам надоело просто ходить гоголем, и они перешли к прямому общению с иностранным журналистом. И не нашли ничего лучшего, чем попросить у нее закурить. В виду полного незнания любых иностранных языков, в ход пошел принятый во всем мире язык жестов. Журналистка с мертвой улыбкой на устах отдала пачку «Мальборо», но, вместо того, чтобы выполнять свой профессиональный долг, куда-то быстро ретировалась. Что она хотела, так никто и не узнал.

Я же, с запозданием подумал, что, может быть, ее надо было задержать? Сдать в особый отдел? А вдруг — шпион? Награду бы получили…

Предприимчивые бойцы, верно сообразившие, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, за это относительно небольшое время уже успели развести костры. Топливом для них послужила солярка, слитая из бензобаков, местный сушняк, и особо ценный материал — доски от снарядных ящиков.

Ну что ж, пора и мне погреться!

Но как только я сделал несколько шагов по направлению к костру, который разжег расчет сержанта Волкова, как неожиданно провалился по самую щиколотку в ненадежно замерзшую лужу. Вот ведь фокус! Всю ночь стоял такой дубарь, а лужа не промерзла до дна! Чудеса…

Но чудеса чудесами, а в ботинке хлюпало, и я серьезно испугался, что могу простудиться и заболеть. Только этого не хватало! Еще колени не прошли, а если добавятся температура или заболит горло, то пиши пропало. А ведь только недавно насилу ангину залечил!

Я устроился у огня, вытянув к нему мокрую ногу: а что мне еще оставалось делать?

Увы! Сырость в ботинке не испарялась, как я надеялся, а только нагревалась до состояния кипятка. По-хорошему, надо было бы снять обувь, просушить ее вместе с носком над огнем, и тщательно вытереть ногу. Но такой возможности у меня не было.

Пока я занимался своей мокрой ступней, в нашем расположении появился капитан Донецков, который приволок с собой худого, с лошадиным лицом, бойца, тащившего под мышкой ПУО.

Их встретил Зарифуллин; они о чем-то с минуту поговорили, а потом уверенно направились на позицию.

— Пашка! — внезапно я увидел над собой улыбающегося Славика. (Как он подкрался?). — Вот ты где, старый рейнджер!

Я поднялся; в ботинке снова неприятно хлюпнуло.

— Пойдём ко мне, — заявил Славик. — Можешь не спрашивать — я знаю, что ты хочешь узнать. Как я провел ночь? Ужасно! Ты просто не можешь себе представить! Я спал в «шишиге». На мне — еще двое. Я их сначала не пускал, закрылся изнутри; так водитель, собака, со своей стороны пустил, гнида. Они улеглись, вроде бы меня не трогают. Уснул. Потом чувствую — по голове — удар, в морду — тычок. Я просыпаюсь и — ну ты же меня знаешь! — сразу за автомат. А это два воина разлеглись и своими сапожищами по мне стучат. Я стал их ноги с себя скидывать, а они не просыпаются. Я достал иголку из шапки, спасибо комдиву — приучил носить с собой, и давай в задницы им колоть: одному, другому! Они завозились, заматерились и успокоились. Я снова заснул. Опять чувствую: стучат по моему бедному черепу. Автоматически достаю иголку и втыкаю, куда глаза глядят: вопли, возня и снова тишина. И так всю ночь. К утру скрючило так, что не смог разогнуться и вылезти из машины. Слышу, Куценко орет: «Клюшкин! Пацифист ё…й! Иди сюда!». Я поглубже задвигаюсь в кабину, но он меня все равно нашел. Пришлось сбежать к тебе.