Читать книгу "Сестры-близнецы, или Суд чести - Мария Фагиаш"

— И вдобавок я всегда боялась, что ты заметишь, что все мои лифчики с прокладочками.

— Ну и что с того. Мне нужна была девушка, а не дойная корова. Вытри слезы, нам нужно идти. Я хочу двигаться. Слава богу, мы скоро уезжаем. Я кажусь себе тигром в клетке или медведем с кольцом в носу, разница только в том, что я ношу кольцо на пальце. — Заметив, что у нее снова глаза наполнились слезами, он обнял ее. — Ну, не надо. Не будь такой чувствительной. Ты же знаешь, что я люблю тебя. Я только не привык бездельничать. Женщины этого не понимают. В течение всей моей жизни для меня существовали только долг, дисциплина и уставы. А сейчас ничего этого больше нет. И никакой маршировки, только прогулки. Для стариков это еще куда ни шло. Вспомни Бисмарка — после своей отставки он сразу сдал. И ведь ему вообще-то было семьдесят пять, не тридцать четыре.

Алекса привела себя в порядок, и они отправились на свою обычную прогулку.

Два дня спустя супруги сели в поезд на Берлин.

Тетка позаботилась не только о приданом. Она сняла и обставила для них квартиру в Потсдаме. Ганс Гюнтер подобрал мебель и обивку, и все гости хвалили его безупречный вкус. Ему нравился молодежный стиль, и он настоял на том, чтобы все было заказано в Дармштадте. Разлетающиеся линии на обоях и обивочной ткани вызывали у Алексы головокружение. Она с тоской вспоминала о массивной, в стиле новой готики мебели и широких удобных кроватях в доме фон Цедлитцев.

На первый прием Алексы пришли такие высокопоставленные гости, как городской комендант Берлина генерал Куно фон Мольтке, советник французского посольства Лекомт и два адъютанта кайзера. Прием имел большой успех, и все были единодушны в том, что молодые Годенхаузены — одна из самых красивых пар в офицерских кругах Потсдама. Алекса была в восторге от комплиментов, которыми ее засыпали, и прежде всего потому, что это льстило Гансу Гюнтеру. Молодая жена изо всех сил старалась угодить своему мужу и доказать, что она для него подарок, а не обременение. Иметь такую страстно любящую жену — любой муж был бы на седьмом небе от счастья, если бы мужем в данном случае был не Ганс Гюнтер.

Многие мужчины любимы за то, что они сильные и мужественные, за то, что они по натуре завоеватели. Алексу в муже восхищало как раз то, что он все время от нее ускользал. За него постоянно нужно было бороться. И при этом победить отнюдь не означало владеть им. Она была убеждена, что он остается ей верен, но его любовь была похожа на радугу — сверкающая, разноцветная, казалось, в непосредственной близости, и все-таки бесплотная, неосязаемая. Он был одним из самых любимых офицеров в гвардейском полку, с некоторых пор один из фаворитов кайзера, но дома, как только он отставлял свою шпагу, казалось, он отставлял и свое хорошее настроение. Всегда вежливый и дружелюбный, он иногда пугал ее своим отсутствующим взглядом, и она чувствовала себя тогда беспомощной и покинутой. А когда она приходила уже в полное отчаяние, он внезапно становился нежным, говорил с ней, обнимал ее, улыбался ей, и она чувствовала себя снова уверенной, защищенной и невероятно счастливой.

Глава III

В середине марта 1906 года Николас был вызван к генералу Хартманну, шефу Отдела развертывания и сосредоточения войск Генерального штаба австро-венгерской армии, который сообщил, что его рапорт, поданный почти два года назад с просьбой о смене места службы, удовлетворен. С первого апреля он прикомандирован в качестве военного атташе к посольству в Берлине. Для Николаса это сообщение было сюрпризом, и отнюдь не из приятных.

— Разрешите задать вопрос, господин генерал?

Хартманн кивнул головой.

— Разумеется.

— Почему именно Берлин, господин генерал? В Генеральном штабе известно, что моя мать еврейка. Для меня все двери будут закрыты.

— Ты должен будешь научиться справляться с такими вещами, если вообще такая проблема существует. Я лично в это не верю.

— Ну в Австрии, возможно, так оно и есть, господин генерал. Хотя некоторым и в Вене мать-еврейка в определенных здешних кругах не делает жизнь легче. В Берлине, однако, это может привести к полной изоляции. Барон Бляйхредер должен был уволиться со службы потому что его командир запрешал ему посещать казино, а, например, Гольдшмидт-Ротшильд оказался пригоден только к дипломатической службе, но никак не в качестве офицера запаса.

— Ты говоришь о прошлом. Времена изменились. И кайзер Вильгельм изменился. Сегодня Альберт Баллин, еврей, считается одним из самых близких к нему людей.

— Потому что ему принадлежит пароходная линия Гамбург-Америка. Кайзер беседует с ним о кораблях. С тех пор как он начал восстанавливать флот, чтобы соперничать с Англией, его больше ничто не интересует. В Баллине он видит родственную душу. Но у меня нет кораблей, нет даже байдарки. Думаю, господин генерал, есть какая-то другая причина. Мне будет позволено ее узнать?

Генерал на минуту задумался.

— Полагаю, именно поэтому выбор остановился на тебе. Нам не нужен в Берлине приверженец прусской военной партии. У тебя в обществе отличные связи с итальянцами, англичанами и французами. Если пруссаки на самом деле попытаются тебя изолировать, это тебя не должно беспокоить. Нас не интересуют военные секреты немцев, мы узнаем о них из английских газет. Times получает свою информацию непосредственно из уст кайзера.

— Боюсь, в Генеральном штабе переоценивают мои связи в обществе.

— Одна из этих связей могла бы для нас быть весьма полезной, я имею в виду знакомство с князем Ойленбургом. Или вы больше не поддерживаете отношений?

— Нет, напротив. Но насколько мне известно, князь отстранен от активной служебной деятельности.

— И тем не менее он все еще близкий друг кайзера.

«Вот почему выбрали меня», — подумал Николас.

— Конечно, Берлин не самое лучшее место, Каради, — сказал генерал. — В конце девяностых годов я провел там неделю, и каждая минута была мне противна. Но за это время там определенно должно было многое измениться. Берлин, говорят, стал настоящим большим городом. И кроме того, тебя посылают туда не навечно. Через два-три года ты будешь снова здесь.

Такой поворот событий вовсе не привел Николаса в восторг, но и об отъезде из Вены он не сожалел. Возможность расстаться с Митци Хан, субреткой из Венского театра и последней из длинной череды женщин, с которыми он спал эти годы после смерти Беаты, он воспринял с облегчением. Уже довольно давно он начал тяготиться этой связью, она же, напротив, цеплялась за него со все возрастающей страстью, что делало разрыв довольно тяжелым делом.

С некоторых пор он стал замечать, что ему как-то не по себе после того, как он переспал с какой-либо женщиной, оставался какой-то горький осадок. Он вел в последнее время довольно однообразную, но отнюдь не лишенную удовольствий жизнь. Его первой любовницей после смерти Беаты была одна из знакомых семьи, женщина десятью годами старше его. Спустя примерно месяц после смерти Беаты она зашла с корзиной красных роз, чтобы выразить ему соболезнование. Нежно обняв вдовца, она шепотом заверила его в своем сочувствии. Ее мягкое, зрелое тело вызвало в нем непреодолимое желание, и, не теряя времени на лишние галантности, он овладел ею на софе в салоне, совсем не предназначенном для таких эскапад. После этого приступа страсти Николас взял себя в руки и проводил даму до дверей так же решительно, как выпроваживают нежелательного гостя. Все дальнейшие попытки встретиться с ним он неукоснительно отклонял и встал, как ему казалось, на путь ревностного воздержания.