Читать книгу "Страшные вещи Лизы Макиной - Виталий Сертаков"

Бот так, «перезвони». Значит, теперь мы берем трубки и не прячемся? Стараясь не качать головой, я отнес тарелку с макаронами к себе, врубил телик и набрал Жирафа.

— Наконец-то! — зачастил Гоша. — Куда ты провалился? Я говорил с брательником, он все узнал. Коньяк ему от тебя не нужен. Просил передать, что заскочит на рынок, чтобы ты ему сборку из русского рока подарил, только не Чичерину и не Земфиру, а то...

— Слушай, Гошик, не паси муму, — взмолился я. — Будет ему сборка, ты по делу можешь?

— А по делу — очень просто. Есть такое Тимохино, и есть там такой Макин, Андрей Петрович, шестьдесят второго года рождения...

— Ну?! — Мне вдруг расхотелось есть. — А дальше?

— А что дальше? Ты просил — он узнал. Говорит, проще на тот свет дозвониться, чем туда, в паспортный стол. У соседки твоей, Ярыгиной, документы в порядке. Хату им сдала по закону, через договор с агентством. Чего тебе еще не хватает?

— Вот, блин... — до меня дошло, что попали мы в ту же точку, из которой шли. — А про дочку что-нибудь сказал? И кем он там работает, почему в Москву перевелся?

— Малина, ты не слишком оборзел? — запыхтел Гоша. — Делать больше нечего, как про дочек расспрашивать. Ну, если тебе невтерпеж, можешь сам его попросить, когда на рынок придет. Только я сомневаюсь, что он будет опять тобой заниматься.

— А фотографию оттуда нельзя получить? — безнадежно спросил я.

— Охренел? Какая фотография? Они там факса в глаза не видели. Деревня глухая, и связь через коммутатор.

— Спасибо, Гоша, — сказал я и положил трубку. Потрогал вилкой остывшие макароны и начал натягивать свитер.

Кое-что я мог проверить и сам...

В клубе мне обрадовались, а Мишка даже сказал, что если я не передумаю, то могу приходить на подмену, ночным администратором. Я ему напомнил про инспекторшу из комнаты для несовершеннолетних, которая спит и видит, как бы меня подловить на ночных вылазках. После той драки, возле клуба, когда я вступился за Грачиху, эта тетка из ментовки уверена, что знает, кто совершил последние сто убийств по Москве. Честно говоря, мне вообще не следовало возле кафе отсвечивать, но закончилась карта, да и модем дома слабоват.

Я легко раскопал все сайты Красноярска, а вот с областью пришлось повозиться. Тимохиных оказалось целых два, но в первом случае это было одно название — железнодорожный разъезд и будка обходчика. Второе Тимохино меня вообще сбило с толку. Я отрыл, что на момент прошлой переписи там кучковалось две тысячи душ, и население постоянно уменьшалось. Железных дорог рядом не водилось, по карте тянулся пунктир проселка, и, судя по всему, в распутицу дорогу затапливало.

Я отыскал даже историческую справку. В тех краях по своей воле не селились. Первые тимохинские были ссыльными кулаками, из тех казаков, кого не перестреляли в революцию. В одной статейке указывалось, что ненависть к советской власти местные жители охотно передавали детям и внукам. Там даже присутствовала парочка древних снимков, сделанных еще до войны.

Кудрявые темноволосые мужики и женщины в платках. Смотрят в объектив угрюмо, точно ждут команды наброситься на фотографа и перегрызть ему горло...

И в этой прелестной деревне, где половина домов стояла забитыми, где не было Интернета, сотовой связи и газовых плит, выросла Лиза Макина, знаток живописи и театра...

Из клуба мы вышли вместе с администратором Мишкой. Он позвал меня в «Кассиопею», это их главный конкурент в районе, но играми они обмениваются исправно. Пока шли до универсама, я слушал Мишку вполуха и все думал о деревне Тимохино. А еще я думал, почему у меня опять прошла голова. Я даже шапку снял, несколько раз наклонился, точно шею разминал. Не болит — и все тут, как новенькая! Эдак, если так дальше пойдет, мне что, лучше домой вообще не показываться?

— У тебя в комнате геопатогенная зона, — авторитетно заявил Мишка. — Я читал про такое. Надо согнуть проволоку и поискать самое опасное место.

— И что потом? — Снег бил в рожу, и приходилось почти кричать. Пока мы дотопали до «Кассиопеи»» превратились в двух снеговиков.

— А потом передвинь кровать, — сказал Мишка.

— Мне некуда ее передвинуть! И вообще, ты туфту гонишь... Раньше не было зоны, а теперь объявилась?

— Тогда попробуй спать головой в другую сторону!

Я решил, что так и сделаю, потому что не видел никакого кайфа ворочать диван. Пришлось бы и стенку двигать, и технику...

На обратном пути я решил идти медленно. Вдоль девятиэтажки все шло как по маслу, но стоило завернуть к общаге, как снова заломило в затылке. Возле универсама уже нехило звенело в висках, а стоило углубиться к нам во двор, так будто гирю внутри черепа прицепили. Я погрелся в подъезде и побрел в другую сторону, к школе. Старался переступать очень медленно и считал шаги.

На шестьдесят втором шаге гиря в черепе растворилась, а за детским садиком осталась только ноющая боль в затылке. К школе я подошел здоровым человеком, если не считать натертой ноги.

Дудичева, конечно, дура, но, сказать по правде, немножко меня напугала насчет опухоли. Так что я даже повеселел. Не думаю, что бывают опухоли, пропадающие возле школы. Если бы я верил в чертей и привидения, то решил бы, что во всем виновата сволочь Серафима. Она, наша «классная», и внешне на ведьму смахивает. Похожа на жабу, и голос, как у жабы, и волосы из носа торчат. Так что я бы не удивился, если Серафима меня таким путем в школу приманить хочет.

И представил я такую жуткую картину. И жить, и спать мне придется теперь в школьном гардеробе выйти наружу больше не смогу, поскольку из ушей тотчас пойдет кровь, и глаза начнут выкатываться, и вены вспухнут. Буду я спать на матах в спортзале или на тряпках за вешалками, будут ко мне приезжать врачи и простукивать молоточками. Иногда будет мать навещать, поседеет совсем от горя, а Серафима, на людях, тоже станет плакать и меня жалеть.

Зато ночью прокрадется потихоньку в школу через окно или через люк, обернется гигантским пауком и будет сосать у меня кровь... И никому я не смогу доказать, что она ведьма, пока не оторву ее паучью лапу и не придет она в класс с перевязанной рукой...

Такая вот херня в башку полезла...

Я нарезал круги вокруг дома, пока не перестал ощущать ног и окончательно не околел. Серафима, может, и ведьма, но не настолько. И со стороны школы, и от остановки, и от общаги получалось равное расстояние.

Шестьдесят два шага, за которыми в башке вырастала гиря. И еще шагов сорок в сторону, пока не исчезнет заноза в затылке. Тогда я перелез через ограду садика и, проваливаясь в сугробы, потопал вдоль кустов. Я шел зигзагами: пять шагов влево до проволочной ограды и пять шагов вправо до стены. Там гуляли бабки с болонками, видать, приняли меня за психа, похватали своих вонючих шавок и свалили. Я их не стал переубеждать, потому как и сам себе казался ненормальным. В конце забора я снова перелез и продолжал дальше, зигзагами, топтать снег. Ботинки промокли насквозь, брюки отяжелели, зато спина вспотела, точно штангу таскал...