Читать книгу "Щепки плахи, осколки секиры - Николай Чадович"

— По земным меркам мы уже шестой час топаем, — Смыков глянул на циферблат «командирских». — Пусть нас считают хоть за блох, хоть за тараканов, но ведь им тоже отдых положен. Про кормежку я уже и не говорю.

— Вы забываете про одну весьма немаловажную особенность нашего положения,

— Цыпф снял очки и принялся на ходу протирать их полой куртки. — Дрессированная блоха нуждается в пище и отдыхе. Мы же, оказавшись здесь, предположительно приобрели бессмертие. Временное, конечно. До тех пор пока существует нужда в людях, их будут снова и снова возвращать к жизни.

— Пофартило нам, ничего не скажешь, — буркнул Зяблик. — Похуже, чем вечная каторга. И никакой амнистии не предвидится.

— Лева, ты ведь обожаешь ставить всякие опыты, — к разговору присоединилась Верка. — Стрельни себе в башку, а мы подождем, что из этого получится. Если ты прав, значит, скоро оживешь.

— Вы, наверное, шутите! — ужаснулась Лилечка.

— Конечно, шучу. Но если нас собираются гонять так до бесконечности, я сама себе пулю в висок пущу. Чтоб мозги вылетели. А там пускай ремонтируют.

— Рано еще, товарищи, с жизнью прощаться! — с пафосом произнес Смыков. — Чтоб пулю в висок пустить, ни ума, ни смелости не надо. Вы лучше вспомните примеры самоотверженной борьбы за жизнь! Корчагина, Мересьева…

— Колобка, — вставила Верка.

Однако сбить Смыкова было не так просто. Он с подъемом продолжал:

— Надо разобраться в происходящем! Где эти хозяева находятся? Что из себя представляют? Что у них на уме? Эх, затесаться бы им в доверие!

— Ты, Смыков, молоток, — Зяблик даже в ладоши похлопал. — У кого ты только в доверии не был. И у вражеской разведки, и у советской власти, и у инквизиции, и у Верки, и у меня самого… Дай тебе волю, так ты и к сатане в доверие влезешь.

Лева Цыпф, со своей стороны, хотел возразить Смыкову в том смысле, что не дано человеку понять промысел высших существ, как не дано блохе знать о побуждениях человеческих, но в этот момент с окружающим миром что-то произошло.

Голубоватая пустота размазалась в сиреневый вихрь, а вместе с ней размазался и сам Лева…

…Говорят, что бывают сны, неотличимые от жизни, и жизнь, похожая на сон. А еще говорят, при определенной сноровке человек может достичь состояния, в котором над ним уже не властны ни законы окружающей реальности, ни наваждения забытья. Тогда его сознание, освобожденное от оков тела и груза мыслей, скользит само собой в необъятном потоке мироздания, все видя и все понимая, но ничему в отдельности не давая оценки.

Нечто подобное случилось и с Левой Цыпфом, несмотря на то что он не имел никакого опыта в медитации и никогда не баловался наркотиками.

Все его телесные ощущения внезапно исчезли, и просветленное, хотя и безучастное сознание поплыло в неизвестность, которая не была ни притягательной, ни пугающей, а просто неизбежной и предопределенной, словно смерть в понимании древнего старца. Пустота была вокруг, пустота была в нем самом, и эта всеобъемлющая пустота все ускоряла и ускоряла свой бег, чтобы в конце концов стремительным водопадом обрушиться в некую и вовсе неописуемую бездну.

Падение было совершенно неощутимым, как будто бы то, во что превратился Лева Цыпф, было легче пушинки. Однако от этого события осталось впечатление какой-то потери, какой-то неопределенности, как это бывает, когда человек возвращается к жизни после долгого и тяжелого беспамятства. Поток, частью которого являлось Левкино сознание, резко поворачивал, и забытые ощущения, какие дают собственное тело и окружающий мир, начали быстро возвращаться…

…Он очнулся и убедился, что все его друзья находятся рядом. Растерянное выражение на их лицах как бы объединяло их.

— Что это такое случилось? — жалобно спросила Лилечка. — Где мы?

Быстро сгущались сиреневые сумерки. Холодало еще быстрее. Приход ночи в иномерном мире мало чем отличался от аналогичного явления в Отчине или Кастилии.

— А вот и наша потеря, — Смыков нагнулся за фляжкой, утраченной при первой встрече с сиреневой стрекозой. — Целенькая, хоть и пустая…

— Получается, мы на прежнее место вернулись… — произнесла Лилечка растерянно.

— Получается, — подтвердил Цыпф. — Только не мы вернулись, а нас вернули. Блошиные скачки на сегодня закончились. Все участники возвращены в конюшню. Ожидается награждение победителей и наказание проигравших.

— Что уж тут говорить о свободе воли! — Смыков энергично рыскал вокруг, очевидно, разыскивая обрубок пистолетного ствола. — Произвол полнейший…

— Ну ты и скажешь, — ухмыльнулся Зяблик. — Давно ли сам такой произвол насаждал.

— Клеветать, братец мой, не надо. Я не произвол, а порядок насаждал. Что заслужил, то и получи. Бывали, конечно, ошибки. Не без этого… Но каждый, кто свободы лишался, свой срок и статью знал. Имел надежду на досрочное освобождение. Жалобы прокурору подавал. А сюда нас за что? На какой срок? Где прокурор?

— Порхала же здесь эта тварь… синенькая, — Зяблик изобразил руками что-то похожее на взмахи крыльев. — Может, это как раз и был прокурор местный. Надо было жалобу подавать по полной форме, а мы его гоняли, как приблудную собаку.

— Ладно вам трепаться. Идите перекусите, — позвала Верка. — Да уже и на бочок пора. Завтра, небось, опять целый день бегать придется.

Ужин выглядел более чем скромно — пачка печенья, пара шоколадок и фляжка воды на всех.

— А где же обещанная казенная шамовка? — Зяблик мигом прикончил свою порцию и закурил вонючую самокрутку.

— Не поставили нас еще, как видно, на довольствие, — объяснил Смыков. — Со вновь прибывшим контингентом всегда так бывает.

— Сачкам пайка не положена. — Верка ела, как старушка, отламывая от печенья крохотные кусочки. — Галопом надо было бегать, а не прогуливаться вразвалочку.

— Это за то, что мы стрекозу обидели, — вздохнула Лилечка, все свое печенье обменявшая у Цыпфа на шоколад.

Сиреневый сумрак был уже достаточно густым, однако от внимания людей не ускользнуло, что в нескольких шагах от них воздух как-то странно искрится. Затем в пустоте возник рой невесомых фиолетовых блесток, который постепенно густел и сплачивался в нечто хоть и хрупкое на вид, но вполне материальное. Формой своей это новое порождение чужого мира напоминало чашечку цветка — фиолетовый тюльпан размером с доброе ведро.

Загадочный цветок, естественно, лишенный стебля, неподвижно висел в воздухе. Несмотря на разницу в форме, он имел явное сходство с настырной лиловой стрекозой. Общая полупрозрачная природа сказывалась, что ли. Но кое в чем два этих создания сильно различались. Стрекоза была вольным детищем эфира, а в цветке ощущалось что-то утилитарное. Так свободно реющий в поднебесье голубь отличается от курицы-несушки.

Некоторое время ватага с удивлением и даже опаской разглядывала этот новый феномен.