Читать книгу "Оборванные струны - Надежда и Николай Зорины"

— Вам очень идет.

— Да, вижу. — Я уже совершенно освоилась, легко и свободно могу с ней разговаривать, даже, если нужно, просто поболтать ни о чем. Вообще-то я всегда побаивалась таких магазинов.

— Знаете, у меня есть для вас чудесный шейный платочек. Он просто идеально сочетается с платьем и пиджаком. — Девушка кивнула на небольшую витрину в углу. — Вот взгляните. — Легким движением, словно фокусник, она вытянула за кончик платок: на белом фоне сиреневые и бирюзовые — совершенно того же оттенка, что мое платье, — узоры.

Моей раскованной Ксении платок не понравился. У меня он тоже тут же вызвал протест.

— Нет, нет, — поспешно отказалась я и задумчиво осмотрела свое отражение. — Мне нужны туфли.

— Это в другом зале. Я вас провожу.

Она передала меня с рук на руки другой девушке и только тогда, убедившись, что я не сбегу, вернулась к своим пиджакам.

Я выбрала белые лодочки на высоком тонком каблуке, расплатилась (меня не смутила огромная сумма, наоборот, развеселило, что на эти деньги раньше могла бы прожить целый месяц) и наконец покинула магазин. Старые туфли, заботливо упакованные в коробку и фирменный пакет, выбросила в урну возле ступенек. Мне понравилось быть расточительной.

Мне так нравилось быть расточительной, что я зашла в самую модную парикмахерскую, какую только знала (по слухам, конечно, только по слухам, раньше и на крыльцо подняться бы не посмела). Здесь тоже был сверкающий пол и много зеркал, и колокольчик зазвенел на входе, но, кажется, я окончательно освоилась в новой роли и ничуть не испугалась. Толково объяснила, что мне нужно, вольготно расположилась в кресле. Мои рыжие пряди падали вниз, как листья каштана осенью, и так красиво смотрелись на белом блестящем полу. Мне стало весело, ужасно весело. С каждым часом сегодняшнего, нового, дня мне становилось все веселее. И тут я отмочила такую штуку — заговорила с парикмахером по-французски. Удивительное дело: шутку она поддержала! Улыбнувшись мне в зеркале, нежно провела расческой по волосам и ответила на чистейшем французском. Мы поболтали с ней немного о моде на стрижки, обсудили весь персонал и клиентов, а над дамой справа откровенно посмеялись. Наша хулиганская безнаказанность обеих приводила в восторг. Мы так расшалились, что под конец грубо обругали (по-французски, конечно) директора этого заведения — из чистого хулиганства, потому как претензий ни у нее, ни у меня к нему не было никаких. Стрижкой я осталась очень довольна.

Из парикмахерской я вышла стопроцентной Ксенией Зиминой, той Ксенией Зиминой. И не только из-за прически. Я стала другой внутренне. Раскованная, свободная, уверенная в себе, красивая женщина, не подчиняющаяся никаким житейским законам. Остановила такси и поехала в бар «Арина».

* * *

Дверь бара открылась бесшумно, не возвестив о моем приходе звоном колокольчиков. Вниз вели три деревянные, под дуб (а может, действительно дубовые?) ступеньки. Пол тоже оказался деревянным, и никакого зеркального головокружения. Впрочем, зеркал я и не ожидала. Скорее, представляла некое задымленное, полутемное помещение с грохочущей музыкой. Стыдно признаться, но, дожив до двадцати восьми лет, ни в одном баре я не была. Представления мои о подобных заведениях ограничивались сценами из зарубежных фильмов.

Все оказалось совсем не так, за исключением полумрака. Воздух был удивительно свежим и чистым, мягко звучал голос Адамо. Запах кофе обволакивал, кофе и еще чего-то сладкого, забытого в детстве. Это напоминало кафе «Конек-горбунок» при зоопарке, а я-то приготовилась к чему-то чуть ли не экстремальному. Я и в бар пошла именно для того, чтобы в полной мере выразиться, в полной мере ощутить и прочувствовать ту, которой теперь стала. Неужели я в ней ошиблась? Крупными мягкими хлопьями тихо падали слова из динамика — тоже из детства.

Немного разочарованная, подошла к стойке бара: что ж, закажу мороженое и уберусь восво яси.

— Вы?! — Бармен нервно дернулся, рука его испуганно потянулась ко лбу — перекреститься? прикрыть лицо от удара? Чего он так переполошился? Несколько секунд он в ужасе смотрел на меня, прищурившись, но наконец улыбнулся, вымученно, через силу, рука его вернулась на стойку. — А я слышал… и даже читал… — растерянно забормотал бармен. — Чепуха! — Он тряхнул головой, словно прогоняя наваждение, и улыбнулся уже по-настоящему. — Я очень рад! Вам как обычно?

Я не совсем поняла, о чем он, но подтвердила кивком: да, как обычно. Я никогда не была в баре — ни в этом, ни в каком другом, но моя Ксения, конечно, здесь завсегдатай.

Взбитые сливки с растопленным кофейным мороженым — вот что мне подали. Притворщица, лгунья, она только делала вид, что крутая. Я взяла стакан с детским лакомством и пошла к столику у окна. И обнаружила пепельницу из «Эпилога». Она подмигнула мне блестящим боком: ну, давай хоть закурим, если не получилось похулиганствовать всласть. Уселась, привычно закинув ногу на ногу, юбка короткого узкого платья чуть задралась. Достала пачку, вытащила из нее сигарету, прикурила, потянула коктейль через соломинку.

Минут через десять, явственно начиная хмелеть, я поняла, что взбитые сливки мои не так уж и невинны. Зал поплыл, Адамо совершенно неожиданно сменился вальсом «Оборванные струны», а у стойки появился новый посетитель — до этого в баре я была одна. Этот посетитель смотрел на меня тяжелым, мучительным взглядом. Тяжелым — для меня, мучительным — для него. Мы знакомы? В полумраке бара так трудно разглядеть лицо, но взгляд ощутим физически. Нет, я не помню его, но, может быть, она его знает? Или знала когда-то, давно, а сейчас забыла? Этот вальс, конечно, играет какую-то роль в том, что она забыла, помогает припомнить. И вот уже возникает образ…Женщина, пошатываясь, идет по деревянной мостовой, доски скрипят, как когда танцуешь на старом, рассохшемся паркете, сердце тревожно бьется, и к горлу поднимается холод. Пьяная, страшная, всеми оставленная женщина. Доски скрипят, приближая к развязке последнего такта. Я знаю, что будет, когда оборвется… Мне было шесть лет, я увидела это, когда слушала вальс. Он звучал в другой комнате… Там, за стеной, в другой комнате, плакал отец — и это было так страшно, мир кончился, рухнул. Забыли включить свет. И невозможно было согреться. Я куталась в плед — красно-черные клетки шерсти. Жуткие глухие рыдания оборванными нотами звучали, а она шла, пьяно пошатываясь, к своему концу. Аккорды развязки…

Голова моя дернулась. Что это было? Вальс дозвучал, но я успела услышать, поймать последние звуки — духовой оркестр. Здесь, в баре, он был в обычном духовом исполнении, а у меня в голове, параллельно, в том, единственном симфоническом. Да ведь я никогда в симфоническом «Оборванные струны» не слышала! Да и воспоминания эти — не мои. У меня было вполне счастливое детство. Только плед затесался по ошибке в эти чужие воспоминания.

Во всем виноват коктейль, на вид такой безобидный, оказавшийся коварной смесью. Голова плывет, бар, поскрипывая, как деревянные мостки, покачивается в такт отзвучавшему вальсу. Встряхнуться, взбодриться! Выкурить сигаретным дымом этот тлетворный дух.