Читать книгу "Победитель свое получит - Светлана Гончаренко"

– Илюша, где ты был? Что это такое?

Мать возникла сзади, за плечом. Она печально распялила на руках куртку Ильи. Левый рукав куртки был разорван. Из дыры лезла лохматая голубая дрянь подкладки.

– Я гулял, – привычно, не подумав, ответил Илья.

– Гулял? Где? Зачем? Что это за дыра? Откуда грязь? Тебя снова били? – тоскливо спрашивала Тамара Сергеевна.

– Почему били? И почему снова? – спросил в свою очередь Илья.

– Эта куртка! А вчера твое лицо! Тебе надо сменить пластырь на подбородке…

– Вчера я гулял, споткнулся, упал. Что за беда? Сегодня тоже гулял.

– Кому ты врешь! – вскинулась Тамара Сергеевна, и в ее голосе задребезжали слезы. – Почему ты мне не доверяешь? Я мать! Я все пойму, я не стану осуждать. Но у тебя вечно какие-то тайны. Чем ты живешь? Почему не дружишь с Виталиком Трескиным, с другими ребятами из класса? Где ты слоняешься по вечерам? Все молчишь? Вылитый Бочков!

Тамара Сергеевна считала, что все плохое и непонятное Илья унаследовал от отца, Виктора Анатольевича Бочкова. Однако Бочков-старший был человеком на редкость простым и обычным, а вот сложностью душевного устройства отличалась как раз сама Тамара Сергеевна. Она глубоко и болезненно переживала любую шероховатость бытия.

Бывало, конечно, что и Бочков-отец напускал на себя загадочность. Тогда он становился молчалив, как полено, и глядел волком. Но всегда это означало одно и то же – что он желает смотреть по телевизору футбол, хоккей, бокс, на худой конец биатлон, но никак не рубить капусту или выбивать ковер, в который назло Виктору Анатольевичу пыль то и дело набивалась пудами.

Тамара Сергеевна никогда не могла раскусить этого простого фокуса. Всякий раз, когда ее супруг таинственно замыкался в себе, она подозревала в нем какие-то сложные и небывалые душевные муки. Она тогда запиралась на кухне и плакала. Сквозь прикрытую дверь она слышала, как муж громко стонет у телевизора, лупит себя ладонью по ляжке, материт Российский футбольный союз и время от времени вскрикивает: «Ага, дернули „Спартачка“!»

Тамара Сергеевна глотала слезы и писала на мятой бумажке что-то вроде:

Зачем душа зовет другую, а нет ответа?

Зачем люблю, зачем ревную – и то, и это?

Закусив губу, она проскальзывала в гостиную, роняла мужу на колени эту бумажку и снова исчезала. Виктор Анатольевич брал бумажку. Он читал стихи несколько раз, смотрел, не написано ли еще что-то на обороте, и ничего не понимал. Футбол смотреть после этого он продолжал, но, по его словам, как оплеванный.

Семейная жизнь в этом духе продолжалась до поры, пока не прикрыли «Мехмаш», где Виктор Анатольевич трудился в сборочном цехе. Они вылетели с «Мехмаша» одновременно, Бочков из цеха, а Тамара Сергеевна – из библиотеки. Надо было кормить семью.

Виктор Анатольевич подался на Север. Именно там по непостижимой игре обстоятельств почему-то разом оказались и нефть, и деньги, и фортуна – самые надежные вещи в смутные времена.

На Севере Бочков и пропал навсегда. Писать письма он никогда не любил и не обещал. Лишь однажды, месяца через два после отъезда, он с оказией прислал Илье игрушечный самосвал, а жене – комплект нижнего белья и пеструю декольтированную кофточку.

Тамара Сергеевна только краем глаза глянула на подарки и сразу поняла: их семье конец. Все присланные вещицы были невыносимо яркие и на два размера меньше, чем она когда-либо, включая школьные годы, могла бы на себя надеть.

Развод был тих и грустен. Тамаре Сергеевне быстро донесли, что, едва выйдя из поезда в Сургуте, ее супруг попал в когтистые лапы некой бойкой бабенки, которая рванула на Север за личным счастьем. Кажется, она сумела заарканить Бочкова уже в поезде!

С тех пор Виктор Анатольевич так и сидел где-то в объятиях этой бабенки, присылая сыну пустячные алименты (для этого хитрая бабенка оформила его сторожем Дома инвалидов).

Все эти годы Бочков-отец оставался героем рассказов Тамары Сергеевны о том, что такое плохо. Она подчеркивала, что дурные гены мешают жить даже ни в чем не повинным мальчикам вроде Ильи. Когда Илья был совсем малышом, он узнал, что карапуз Бочков-старший тоже ежедневно рвал штаны на коленках, ел пластилин и засовывал в дырочки в телевизоре всякую дрянь (бумажки, пуговки, кукурузные хлопья). Подростком папа Бочков тоже был не краше: курил за сараями, ни бум-бум не понимал в геометрии, без конца терял авторучки, сменные ботинки и дневники с отвратительными оценками. Сейчас в Илье, по мнению матери, всплыли новые наследственные пороки отца – тот тоже любил шляться где-то вечерами и портить новые куртки.

– Как тяжко непонимание, когда ждешь искренности! – заключила Тамара Сергеевна свои наблюдения.

Она вздохнула и так посмотрела на сына, что любой на его месте в ту же минуту распахнул бы душу.

Однако Илья промолчал.

– Сегодня у меня родились стихи, – уныло продолжила Тамара Сергеевна. – Ты всегда судил непосредственно и здраво. Вот послушай.

Из кармана халата она вытащила мятую бумажку и прочитала несчастным голосом:

В твоих глазах добро и ласка,

И островочки синевы.

Пусть счастье будет бесконечным —

Счастливые всегда правы.

– Правы´? А не пра´вы? – засомневался Илья. – Это ты про кого?

– Догадайся!

– Неужели опять про Пичугина? Сколько можно!

– Не пори чушь, Илья, – разочарованно протянула Тамара Сергеевна. – У Алима Петровича день рождения был в июле. К тому же я даже в стихах никогда бы не осмелилась говорить ему «ты».

– Тогда не знаю, кто у нас такой синеглазый. Да еще в октябре родился! Неужели Ухтомский?

Тамара Сергеевна обиделась:

– Нарочно меня злишь? Ты отлично знаешь, что я готовлю стихи для Аллы Кавун.

Алла работала в овощном отделе «Фурора». Никакой ласки от нее никто никогда не видел. Ее глаза были настолько малы, что их синеву, даже если такая и имелась, разглядеть было не под силу и самому зоркому соколу.

Однако Илья решил поддержать мать. Он сказал:

– Получилось неплохо, с душой. Алле понравится.

Тамара Сергеевна воспрянула духом.

– Сейчас я работаю над новыми строфами, – сказала она. – Надо размахнуться подлиннее – все-таки у человека юбилей.

– И сколько Кавунше стукнет?

– Полтинник.

– Так мало?

Тамара Сергеевна вздохнула с укоризной:

– Какой ты, Илья, все-таки бестактный!

– Почему сразу «бестактный»? Если б Кавунша тут с нами сидела, я бы молчал в тряпочку. Но с тобой-то я могу быть откровенным? Ты же сама требуешь искренности. Зачем тогда говорить о непонимании?

4

Когда человека постигает удар, в первую минуту ему кажется, что это совсем не больно. Ничего страшного! Он продолжает по инерции бежать, видеть, размахивать руками. Однако вскоре боль и муть накрывают его с головой, тащат куда-то в сторону, бьют оземь.