Читать книгу "Выше стен - Тори Ру"

до легкой дурноты. Каждый день.

Он всегда считал, что лучше знает, как мне жить. Читал нотации, доставал «мужскими» разговорами, настаивал на крутом московском вузе и обещал безоблачное будущее, если я буду придерживаться заданного им курса. Я верил ему, пока не понял, что его слова ничего не значат.

Моя девчонка сейчас в столице, и мы могли бы быть вместе.

На секунду память выдает ее глаза, полные слез, и мою циничную отповедь на ее предложение забить на обстоятельства и продолжать встречаться. Черт знает, может, я сам во всем виноват, но держать ее при себе, не имея шансов преуспеть в этой жизни, было бы куда циничнее.

Теперь, вместо того чтобы покорять новые горизонты, я, словно хиккан, сижу на задворках и наблюдаю, как засыпает коттеджный поселок, как гаснут огни, как над ним разверзается плотная, непроглядная, гнетущая пустота.

Коротко жужжит телефон, словив отголосок фантомной радости, быстро достаю его, но, прищурившись, наблюдаю на экране лишь тупое сообщение с желтым смайликом.

Стряхиваю пепел и сдавленно смеюсь.

Влюбленная дурочка, нищета и дикая злость — это все, что теперь мне может предложить мир.

***

Дома бардак — воняет потными носками, залежи жирной посуды догнивают в раковине, в холодильнике повесилась мышь, и я обреченно завариваю бич-пакет. У матери тусуется Валерон — из-за двери «будуара» доносится бормотание и ее чересчур радостный смех.

Этот придурок боится меня как огня, но я не стану входить и обламывать мать — получить от нее комментарий по поводу скопившихся долгов все равно не получится, а вот риск нарваться на еще одну не слишком достоверную истерику очень велик.

Молча прохожу к себе, включаю настенный светильник и, обжигаясь и матерясь, принимаюсь за еду.

Меня окружают неразобранные коробки, скопившийся за пару лет неопознанный хлам, учебники, тетради, ворохи бумаг и ковер из фоток, уже покрывшийся слоем пыли.

Мы обрастаем грязью и ничего не пытаемся менять. Мы до сих пор не верим, что все это происходит с нами наяву, и ждем, что прошлое вернется.

Отставляю пустую тарелку, убираю чертовы фотки обратно в альбом, стягиваю худак и, прихватив ноутбук, сажусь на диван. Нужно подготовиться к завтрашнему семинару, но в голову упорно лезут посторонние мысли — дурочка с ее преданным томным взглядом и навязчивым теплом не дает сосредоточиться на материале.

Она уже готова отдаться мне прямо посреди шараги, и спортивный интерес почти угас. Я бы, пожалуй, сказал ей, что знаю о споре и у нее нет шансов, но ею слишком дорожит папочка…

Подтверждая известную поговорку, он тут же звонит.

По обыкновению, я собираюсь сбросить вызов, но вдруг осознаю, что теперь уж точно смогу его достать, и все же подношу телефон к уху:

— Да.

— Ух. Славик, здравствуй. Рад слышать. — Его голос выдает волнение, но это естественно после всего, что он наворотил. — Ну, как ты, сын? Надеялся, что выйдешь на связь, и вот… Спасибо. Мать вообще ничего о тебе не рассказывает — якобы ты запрещаешь. Бред какой-то. Я заходил недавно, но… ты был на занятиях. И… все же, где ты учишься? Может, нужна какая-то помощь?

— В Сорбонне, — отвечаю я, но он не выкупает прикола.

— Слав, послушай. Давай назад. Твоя мать — взрослая баба, она справится. Найдет работу и включит голову. Я обеспечил ее жильем, отвалил сумму, которой при разумных тратах хватило бы на целую жизнь. Я больше ничего ей не должен. Но твой дом — здесь.

— Разве? — Я перевожу дыхание, чтобы не послать его подальше, и ржу: — Поселишь меня в одной комнате с новой «доброй и отзывчивой» дочкой? Не боишься за ее честь?

Мои слова действуют на него как красная тряпка на быка, впрочем, ничего иного я не ожидал.

— Тебе девятнадцатый год. Здоровый парень, а ломаешься как девочка. Стыдно за тебя. Ломайся и дальше, но покажись тут, обозначься — Наташа очень переживает. И вещи твои… тебе пригодятся, так что забери хотя бы их, — рычит он, и я шокирую его сменой тактики.

— Ладно, окей. Уговорил. Нанесу визит вежливости до конца месяца. Я сам позвоню.

Отключаюсь, бросаю телефон на стол и, несмотря на еле слышную боль в висках, улыбаюсь. Я управлюсь даже раньше. Тем более что тупая добыча сама приплыла мне в руки.

***

С утра, для усиления эффекта безнадеги и беспросветности, город накрывает хреновая погода — ветер и дождь сотрясают гнилые рамы, и башка начинает раскалываться уже за завтраком, состоящем из холодного кофе и сыра на черством батоне.

Заспанная мать выплывает на кухню, но, завидев меня, запахивает легкомысленный халат и пытается ретироваться. Кажется, в объятиях Валерона она вообще забыла, что я существую.

Грохаю чашкой по столу и припечатываю ее тяжелым взглядом.

— Я видел счета. Ты что творишь, ма?

— Ты бы лучше работу подыскал! — Она действует по привычному сценарию — взвивается, переводит стрелки на других и утирает крокодильи слезы. — Чем был плох тот ресторан, а? Не смог наступить на горло своему самолюбию, аристократ недоделанный? Ты два года нигде не задерживаешься, разве это не повод задуматься и покопаться в себе? Не надо выставлять меня крайней!

В нашей семье мама всегда исполняла роль «слабой девочки» — ходила по магазинам и салонам, общалась с подругами, путешествовала, вела личный блог, иногда снисходила до готовки, но талантами в этой области не блистала. Она пустая и недалекая, но я несу за нее ответственность — без меня мать пропадет. А папаше бы следовало вспомнить, что все мы в ответе за тех, кого приручили.

Мы в ответе за тех, кого приручили…

Со дна души поднимается муть.

Уставившись в горький омут дешманского кофе, молча выслушиваю оскорбления, встаю, зашнуровываю берцы и, пнув вонючие кроссовки Валерона, вытряхиваюсь в подъезд.

Худак моментально намокает под дождем, на голову сапогом давит серое небо, стаи черных птиц рябят в нем, улетая в жаркие страны. Мне тесно и душно, и мысль о самовыпиле, прочно засевшая на подкорке, больше не кажется ужасной или глупой.

На занятиях я ожесточенно спорю с преподом и ловлю испуганные взгляды одногруппников, на переменах дремлю за партой или убиваюсь никотином за территорией шараги.

Вина и стыд, всколыхнувшиеся за завтраком, изматывают — я стараюсь не пересекаться с «папиной радостью» и чувствую себя максимально погано.

Но после третьей пары вижу, как она рассекает по коридорам в компании товарок, матерится и гогочет, и сомнения хорошего мальчика улетучиваются. Эта шаболда заслуживает мести.

Я сваливаю одним из первых — набрасываю на башку