Читать книгу "Фемида "особого совещания" - Иосиф Шадыро"

пекарям необходимые распоряжения и вы­шел за проходную. В назначенное время пришла Таня.

Я предложил ей пойти к моему знакомому, Василю. Встретили нас очень радушно, накрыли праздничный стол. Выпили за праздник, поговорили. Василь пошел кормить лошадь, а его жена ушла к соседям по каким-то домашним делам. Остались вдвоем, разоткровенничались. Таня родилась в 1921 году, училась в мед­училище в Донецке, незадолго до войны вышла замуж. Через несколько не­дель после начала войны и ухода мужа на фронт получила похоронку. Всех уча­щихся последнего курса, без защиты дипломов, военкомат направил на Печору для работы в лазаретах. У нее в Донецке мать с отцом, три брата и одна, совсем еще маленькая сестренка.

В суровых условиях лагерной жизни чувства обострены до крайности. Срок мой подходил к концу, и впереди меня ждада радость семейной жизни с человеком, который, рискуя своей свободой и репутацией, любит меня.

Однажды, в одно из июньских воскресений, договорились пойти в поле. Погода была превосходная. Нашли уютное местечко и были счастливы, как это всегда бывает с влюбленными. Здесь мы стали мужем и женой, поклялись друг другу в верности и стали строить планы на будущее...

Надо было подыскивать квартиру для Тани. На Печоре у меня было уже много знакомых, которые остались тут жить после заключения и имели свои хатки-хибарки. Одна из таких семей согласилась принять на квартиру Таню, и я, хотя и с оглядкой, стал частенько заходить к ним.

Вскоре моя жена призналась, что ждет ребенка. Радость мою не описать. Отцовское чувство было для меня ново. Только бы не узнало обо всем этом ла­герное начальство...

С помощью хозяина хаты и возчика Василя соорудили пристройку к хате своих добрых знакомых. Построили ее с горбыля, засыпали шлаком, оштукатурили, те­перь уже Таня жила в собственной комнате с небольшой кухней.

Вскоре пришло время забирать Таню и сыночка Вадима из роддома при 1-м лазарете. До лазарета было около километра, в зону я, соблюдая предосторожность, не пошел, остался поджидать их метрах в двухстах от лагерного забора. Наконец, мы встретились, я со слезами радости обнял Таню, схватил ребенка и бегом понес его домой. Дорога была заснежена, мело, и, боясь застудить малыша, я торопился, как только мог. Хата нас встретила теплом и уютом.

Для получения продовольственной карточки на ребенка необходимо было свидетельство о рождении. Таня записала нашего сына на свою фамилию: Лунев Вадим Иосифович, родился 1 марта 1947 года. Меня это, конечно, огорчало, но что поделаешь...

Придет время, я получу справку об освобождении, затем паспорт, зареги­стрирую брак с Таней и тогда дам свою фамилию нашему сыночку. А пока все свои чувства я должен скрывать и маскировать от всех, боясь, чтобы это не могло навредить нашей маленькой семье.

15 мая 1947 года пом. по труду вручил мне повестку: явиться в особый отдел НКВД, к оперуполномоченному. Всю ночь не сомкнул глаз: для чего вызывают? Оставалось всего лишь три месяца до окончания срока. Было много случаев, когда заключенным перед их освобождением объявляли, что они задерживаются до особого распоряжения. И это затягивалось иногда надолго.

Волнуясь и томясь догадками, явился в особый отдел. Уполномоченный до­стал какой-то листок и стал расспрашивать: фамилия, имя, отчество, год рожде­ния, дата перехода границы СССР, дата ареста... Подписывая листок, я осторожно спросил, для чего и куда нужны эти данные. Опер с непроницаемым лицом ответил, что не знает, и добавил, что запросила Москва.

Тане решил пока ничего не говорить. Дни проходили мучительно, медленно. Стал плохо спать, есть, осунулся в лице. Страшно было представить, что найдется такая сила, которая сможет оторвать меня от Тани, от моего первенца, лишить счастья. Конечно, Таня заметила во мне перемену, все допытывалась: что слу­чилось? Не болен ли? Я отнекивался и ждал, мучительно ждал своей участи...

18 августа 1947 года, вечером, в барак пришел пом. по труду и объявил, чтобы я завтра был готов к освобождению! Потрясенный, я долго не мог прийти в себя. Стали неметь и подкашиваться ноги. Все бросились поздравлять меня, но отрешенность все еще не проходила. Потом мне говорили, что выглядел я как контуженный, глупо улыбался и моргал мокрыми от слез глазами...

19 августа, к десяти утра, нас собралось на вахте около 15 человек и пом. по труду с надзирателем повели всех на пересылку — это километрах в трех от ла­геря. Здесь выдали справки об освобождении, дававшие право на получение паспор­та, и расчет. За 10 лет, из расчета 10 процентов от заработка, мне причиталось 2 тысячи 54 рубля.

Простившись с товарищами по заключению, я опрометью бросился в хатку, к родным мне людям. Они все знали. Таня приготовила стол. Собрались хозяин с хозяйкой, Василь с женой. Выпили за мое освобождение, пели сибирские песни...

С месяц спустя зарегистрировали в загсе брак. Таня и Вадим стали носить мою фамилию.

Работать я стал на той же пекарне. Заведующим.

Решили покрестить Вадима. У меня был знакомый батюшка, очень славный человек. Его осудила в Москве спецтройка на 10 лет как «контрреволюционера». Таня дружила с женой начальника железнодорожной санчасти Ларисой Акользиной, которая согласилась быть крестной матерью, а крестным отцом стал мой самый дорогой друг по заключению — Саша Шумяленко. Все собрались у нас в хатке. Батюшка покрестил Вадима и, благословляя его, надел на шею золотой кре­стик, который каким-то путем сберег еще со времени ареста Шумяленко...

Семь переездов

В отлично от многих «лагерников», осевших после освобождения на Печоре и свою дальнейшую жизнь с этим краем связывать не стал. Хотелось вернуться в родные места. Да и природно-климатические условия Крайнего Севера не всякому по здоровью.

Куда ехать? В паспорте запись, что для прописки разрешается только сельская местность. Решил податься к брату Леону и с ним обсудить все свои проблемы.

Я с ним переписывался с 1939 года, т. е. со времени освобождения его Красной Армией из «Лукишок» (тюрьма в Вильно). За 10 тюремных лет он почти пол­ностью потерял зрение. Во время войны был эвакуирован на Урал, а после победы перебрался в Минск.

Трагический парадокс: брат отсидел в Польше 10 лет за работу в пользу СССР, а я, за помощь ему в этой же работе, отсидел в СССР 10 лет как «польский шпион».

Рассчитавшись на работе и собрав свои скудные пожитки, поехал с семьей в Минск.

В Минск приехали днем. На вокзале нас встречал брат. Едва узнали друг друга. Расставались юношами, а встретились зрелыми, изрядно поседевшими муж­чинами.

Леон жил