Читать книгу "Кагуляры - Ефим Яковлевич Курганов"

капюшонщики, а точнее, это были колпачники и масочники, хотя с легкой руки Пюжо их стали называть именно кагулярами. Так они в истории и остались под этим прозвищем – думаю, что уже навсегда. Впрочем, между капюшоном и маской с колпаком я никакой особой разницы не вижу, и меня эта внешняя ритуально-театральная сторона деятельности Секретного комитета волнует очень мало. Гораздо важнее их преступная деятельность, ведь не будем забывать, что Делонкль и Филиоль ушли из «Аксьон Франсез», желая противопоставить слову дело. Никто ещё не догадывался, насколько кровавые это окажутся дела, но все ждали от беглых моррасовцев неких действий. Ждал и я. И уже тогда начал немного опасаться, что пострадает престиж нашего фашистского движения.

Как выяснилось, предчувствия меня не обманули. Капюшонщики окунули наш фашизм в грязь; причем в кровавую грязь. Я считал и считаю, что мы, фашисты, должны с беспощадностью уничтожать наших врагов, ненавистников Франции, ниспровергателей латинской расы, но действовать имеем право исключительно в рамках закона, а никак не произвола. Да, изгонять и убивать – это совершенно необходимо, но не из чувства мести или ради того, чтобы поживиться имуществом врага, а только по закону. Таков мой извечный принцип.

Однако великий изобретатель Эжен Шуллер никогда не удерживался в рамках закона, как видно, почитая их для себя стесняющими. Он с изумительной легкостью готов был стать преступником, считая, что великая идея оправдает его, а я вот так не думаю. Нас разделяло тогда и разделяет до сих пор именно отношение к закону. Я верю в свою правоту, и поэтому теперь не страшусь никакого суда. То, что нынче происходит со мной и надо мной, считаю бессудной расправой.

Однако возвратимся же к рассказу о постыдных делах Секретного комитета революционного национального действия, ведь я пока ничего толком не рассказал. Думать об этих делах страшно, а говорить – тем более страшно, но надо. Никуда не деться теперь. Хочу лишь предупредить – буду вести повествование по возможности сжато, кратко, почти конспективно, устраняясь от деталей и эмоций. Следует ведь довести повествование до самого конца, а меня в любой момент могут поставить к стенке.

Все же я отчего-то рассчитываю, что у меня есть время до 6 февраля, но мне, как и любому человеку, свойственно ошибаться. Меня могут пустить в расход и раньше, даже запросто. Читать в мыслях у генерала де Голля я не способен, так что остаётся лишь надеяться.

Итак, приступаю к изложению того, что же именно натворил у нас Секретный комитет революционного национального действия. Начну, по возможности, с самого начала.

26 января

Умер Жак Бэнвиль, вдумчивый историк и пламенный журналист. Произошло это гнилой парижской зимой. 13 февраля 1936 года его хоронили.

За несколько месяцев до смерти он был избран во Французскую академию, так что умер вполне даже бессмертным.

Это был почти наш человек. Не фашист, но крепкий и основательный националист. Ровно 35 лет он дружил с Шарлем Моррасом, ровно 35 лет печатал в газете «Аксьон Франсез» свои исторические статьи, в которых призывал всех нас беречь Францию от её ненавистников.

Главным врагом нашего отечества Бэнвиль, как и Моррас, называл Германию и считал страшной ошибкой то, что по Версальскому договору она не была расчленена, то есть не возвращена к тому административно-территориальному состоянию, в котором находилась в восемнадцатом столетии.

Да, Жак Бэнвиль был настроен совершенно антиарийски, но многие идеи фашизма по сути своей принимал. Например, выступал за приоритет латинской расы и в этом смысле являлся фашистом, но только на наш галльский манер. Такое у нас тогда во Франции встречалось довольно часто, ведь у нас есть свой собственный фашизм, и он, кстати, возник гораздо раньше, чем немецкий.

В общем, мы считали Бэнвиля своим, и я с друзьями решил проводить его в последний путь, но, возможно, не отправился бы на те похороны, если бы знал, что мне придётся стать свидетелем одной малоприятной сцены. Одному мерзкому еврейчику, которого я страстно ненавидел и ненавижу до сих пор, тогда досталось и весьма сильно. Наверное, если бы я прочитал об этом в газетах, то искренне пожалел бы, что ему не досталось ещё сильнее, но видеть всю сцену самому было тяжело. Мои нервы оказались сильно взбудоражены. Судите сами.

Когда траурный кортеж двигался по улице Университетской (это ведь совсем близко от Палаты депутатов), вдруг появился открытый автомобиль, в котором сидел Леон Блюм, еврей, депутат-социалист и политический директор «Попюлер де Пари», главного печатного органа социалистов. Через три месяца этот самый Блюм должен был стать (и, увы, стал) первым евреем – то есть Председателем французского правительства.

Так вот, когда автомобиль с депутатом остановился (ведь траурная процессия запрудила всю улицу), от толпы, идущей за гробом, отделилась группа из четырех человек. Одного из них я узнал сразу: это был Филиоль по прозвищу Убийца, соратник и главный помощник Делонкля.

С ним, как потом мне стало известно, были три его приятеля и ученика из Секретного комитета революционного национального действия, своего рода подмастерья – так сказать, юная поросль начинавшегося кагулярского движения, главная надежда Эжена Шуллера, изобретателя безвредной краски для волос и неизменного вдохновителя кагулярства.

В общем, образовался самый настоящий боевой отряд, вышедший, кажется, на первое задание. Один из троих подмастерьев был Анри Бетанкур – будущий зять Шуллера. Второй – Франсуа де Гросувр, а третий – Франсуа Миттеран.

* * * Примечание публикатора

После войны Эжен Шуллер, памятуя о кагулярском прошлом, поставил Миттерана директором своего издательского дома, а Бетанкура ввел в высшее руководство компании «Лореаль». Судя по этим и другим поступкам Шуллера, свои кагулярские связи он чтил и сохранял. Должно быть, он, как и многие другие его собратья по ордену, до конца жизни ощущал себя кагуляром, верным клятве на французском знамени и девизу кагуляров: «Ad malorem Galliae gloriam» («К вящей славе Галлии» (лат.).

Франсуа Миттеран вёл себя