Читать книгу "Господин следователь. Книга 2 - Евгений Васильевич Шалашов"

джентльмена. Английскую культуру люблю, писателей тамошних, архитектуру, сериалы про Шерлока и инспектора Барноби уважаю, но саму Англию терпеть не могу. От нее России сплошные пакости — то наше Поморье захотят присоединить к английской короне, то Петра Великого отравят (версия, хоть не доказана, но мне нравится), да и других бед от англов хватает. И пусть Петр Генрихович не англичанин, а остзейский немец по крови, это ничего не меняет. Влез, мерзавец, в мой дом (ладно, в квартиру, которую снимаю) и украл сердце моей женщины. Или еще нет?

— Когда ты с ним увидеться успела? — спросил я тоном супруга, узнавшего, что обзавелся рогами.

— С тех пор, как ты его в гости приводил, ни разу не виделись, — засмеялась хозяйка. Легонько щелкнула меня по носу, потом поцеловала и поинтересовалась: — А вы, Иван Александрович, ревнуете, что ли?

Я попытался ответить, но получилось нечто нечленораздельное, вроде рычания. Кое-как справившись с собой, ответил правду:

— Есть немного. — Подумав, добавил: — Понимаю, что права ревновать тебя у меня нет, но все равно, (чуть не сказал — словно серпом по важному месту) будто резануло меня…

— Вот, Иван Александрович, все мужчины одинаковые, — хмыкнула хозяйка. — Самим на сторону ходить, вроде, не зазорно, а коли женщина сходит — беда. Но я тебе не изменяла, да как бы смогла? Не вру — мы с Петром Генриховичем единственный раз виделись.

— Один раз виделись, а он уже в жены зовет? — удивился я.

— Говорит, понравилась очень. Мол — мечта я, всей его жизни. Он, как в Нелазское вернулся, письма мне пишет. Сначала писал о природе, об охоте, потом стихи принялся посылать.

— Литтенбрант стихи пишет? — удивился я.

Наталья Никифоровна откинулась на подушке и с чувством прочла:

— Я вас люблю, — хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

— Подожди, но это же не его стихи, — опешил я. — Это Пушкин.

— Я знаю, кто эти стихи написал, — парировала хозяйка. — А что здесь плохого? Зачем самому писать, мучиться, если на свете столько прекрасных стихов? Все равно Петр Генрихович лучше Пушкина или Лермонтова не напишет.

Крыть нечем. Не то, что следователь-охотник Литтенбрант, но, пожалуй, никто другой лучше Пушкина не напишет. Можно сто раз сказать, что поэты моего времени сильнее, нежели Александр Сергеевич или Михаил Юрьевич, но это только слова.

— Как стихи перестал писать, предложение сделал — дескать, он сам вдовец, и я вдова, но оба еще не старые, почему бы не пожениться?

— И что ты решила? — поинтересовался я, стараясь оставаться спокойным.

— Что решила… — в раздумчивости протянула Наталья Никифоровна, потом сказала: — Наверное, приму его предложение. Знаешь Ваня, надоело мне одной жить. Понимаю, счастье с тобой привалило, но надолго ли? И оно незаконное, некрасиво. Ты парень молодой, с Леночкой Бравлиной поженитесь — дай бог вам любви и деток. А я что? Опять квартирантов-недорослей брать? Петр Генрихович, мужчина еще не старый, симпатичный. Правда, большого капитала не нажил, все жалованье у него шестьсот рублей, но при своем доме, да в Нелазском, жить можно припеваючи.

— Тебе пенсию за мужа перестанут платить, если замуж выйдешь? — спросил я, слегка обеспокоившись будущим своей квартирной хозяйки. Она теперь мне не чужой человек. Странно, что жалованье у Литтенбранта меньше моего. Неужели это от чина зависит? А выслуга не учитывается? Или у него выслуга маленькая?

— Пенсию за покойного мужа перестанут платить, — кивнула Наталья Никифоровна. — Не платят вдовам, если они во второй раз замуж выйдут. Но у меня кое-какие сбережения есть, — похвалилась хозяйка. — Не очень много, но рублей двести скопила. Если замуж надумаю выходить — не бесприданницей к Петру Генриховичу пойду, с капиталом. И дом этот можно хорошо продать — триста рублей, а если с мебелью, то и пятьсот дадут, не меньше.

— Подожди, как это, дом продать? — опешил я. — А я куда?

— Здесь и останешься, на улицу никто не погонит, — успокоила меня хозяйка. — У нас с вами, Иван Александрович, уговор на год был, его не нарушат. Станешь новому хозяину деньги за квартиру платить, вот и все.

— Нормально, — фыркнул я. — Представляю, объявление висит: «Продаю дом вместе с квартирантом».

— Объявление, положим, писать не стану, нет надобности. На мой дом желающие и так найдутся. А ты, если захочешь, всегда новое жилье отыскать сумеешь, — невозмутимо ответствовала Наталья Никифоровна.

— Где я его найду?

Эгоизм чистейшей воды. Но дом этот мне нравится, и хозяйка. В том смысле, что и в постели хороша, а уж готовит-то как божественно! Но мешать Наталье Никифоровне обзавестись мужем не стану. Впрочем, даже если бы и пытался, все равно бы не смог. Да и зачем это мне? Значит, придется смириться.

Наталья Никифоровна потерлась щекой о мое плечо и сказала:

— Иван Александрович, ты не переживай так. Не завтра я дом примусь продавать, да из города уезжать. Пока то-сё, сколько времени пройдет? Месяца три, не меньше. Я ведь не барышня семнадцатилетняя, чтобы очертя голову замуж выскакивать. Мне и на дом Петра Генриховича нужно посмотреть, и на село. Вдруг не понравится? Кто знает, как он живет? Он же охотник, а для них главное, чтобы было куда подстилку кинуть, да собак обустроить.

Вряд ли у Литтенбранта в селе Нелазское охотничий домик — лесная избушка на курьих ножках или заимка. У него жена крестьянкой была, стало быть, хоть какой-то дом должен быть.

— А что ты самому Петру Генриховичу отписала? — поинтересовался я. — Согласие дала?

— То самое и отписала. Мол — нет я вам не говорю, но и да пока не могу сказать. Мне все обдумать нужно. А я, хотя и вдова, решение — выходить замуж или нет, принимаю сама, но нужно с родней посоветоваться. И отец с матерью у меня живы, и сестры старшие есть. Но для начала хотела бы с вами пообщаться. Приезжайте в Череповец, пообедаете у меня, поговорим.

— Ты меня заранее предупреди, когда Литтенбрант приедет, — пробурчал я. — Чтобы мне за стеночкой не страдать, я на этот день номер в гостинице закажу.

— Ох, и дурак же ты, Иван Александрович, — вздохнула хозяйка. — Неужели ты думаешь,