Читать книгу "Свободный торговец - Финн Сэборг"

головой или красноречивым жестом крутят пальцем у виска. Такие знаки внимания не могут доставить особого удовольствия, и лавочник чувствует, как внутри у него начинает жечь, но не подает виду и старается сохранить самообладание. Он едет в самом крайнем ряду и, пытаясь отвлечься, обрушивает весь свой гнев на мотоциклы и мопеды, которые он терпеть не может и считает, что следовало бы их запретить.

На загородном шоссе лавочника то и дело обгоняют, хотя он едет на максимально допустимой скорости, никому неохота ронять свое достоинство — тащиться позади такого автомобиля, и все торопятся проскочить вперед. Полицейских постов на дорогах мало, думает лавочник, полиция должна бы построже следить за порядком, чтобы никто не мешал людям спокойно ехать, не нервировал их лихаческими обгонами. Как можно, чтобы на шоссе совсем не было полиции?

Но полиция есть, вот она, легка на помине, ее недреманное око зорко следит за тем, как выглядят проезжающие автомобили. Полиция недолюбливает машины, возраст которых перевалил за три года, и автомобильная промышленность, к слову сказать, тоже их недолюбливает, но, конечно, вовсе не обязательно усматривать здесь какую-то связь. Полиция преспокойно наблюдает, как большие элегантные машины проносятся мимо на недозволенной скорости, но, завидев лавочника в его пыхтящем драндулете, она немедленно активизируется. Один из полицейских, выступив вперед, делает лавочнику знак подъехать к обочине, и лавочник подчиняется, хотя не понимает, чем это вызвано. На его взгляд, он единственный, кто едет, строго соблюдая правила, странно, что именно его останавливают.

Один полицейский просит лавочника предъявить водительские права, между тем как другой принимается осматривать со всех сторон его машину. Разговаривают они категорическим тоном, но вежливо и корректно, как их тому обучили в полицейской школе — наряду со всякими другими вещами, которым их тоже там обучили. Лавочник беспокойно косится на полицейского, который ходит осматривает машину, он достал какой-то похожий на шило инструмент и с силой вгоняет его по самую ручку то в одном, то в другом месте.

Смотреть, как кто-то прокалывает дырки в твоей машине, не особенно приятно, и лавочник силится сохранить присутствие духа, чувствуя в то же время, как внутри у него опять все накаляется. Полиция, вне всякого сомнения, имеет законное право пропарывать насквозь частные машины, да и в любом случае лучше помалкивать, протестами можно лишь испортить дело, но ох как нелегко сохранять невозмутимый вид, — и лавочник крепче стискивает баранку, словно для того, чтобы удержаться и не наделать глупостей.

Полицейские не в восторге от его машины, они констатируют, что металл кое-где поизносился, есть и другие мелкие изъяны, не думает ли Могенсен сменить автомобиль?

— Сменить? — переспрашивает лавочник.

— Ну да, купить себе новый, этот ведь уже довольно потрепанный.

А то он без них не знает! Лавочник чуть было не сказал, если они дадут ему денег взаймы, он с удовольствием купит себе новую машину, но, слава богу, вовремя спохватился. Неизвестно ведь, вдруг полиция шуток не понимает.

— Вообще-то, по правилам мы бы должны снять у вас номерные знаки, — говорит один полицейский, — но уж…

И на лице его появляется слабое подобие улыбки, мол, знай наших, вот какие мы добрые полицейские, мы не будем понапрасну снимать у людей номерные знаки, если можно пока без этого обойтись. Мы, так и быть, смилостивимся над нарушителем и отпустим его с миром. Однако же, ничего не поделаешь, Могенсен должен быть готов к тому, что в ближайшее время его машина будет вызвана на технический осмотр. Они подносят руку к фуражке в знак того, что он может продолжать свой путь, и лавочник дрожащими руками трогает машину с места, между тем как полицейские облюбовывают новую жертву: на этот раз ею оказывается малолитражный автомобиль, выкрашенный в весьма экстравагантные цвета — от такого можно ожидать чего угодно.

Лавочник ведет машину в молчании, загородная поездка непоправимо испорчена, и, что до него, он бы охотнее всего повернул назад. Когда они приезжают на дачу, он усаживается в кресло и сидит смотрит в сад. Он собирался за субботу и воскресенье привести кое-что в порядок: на одном из окон облупилась краска, дверь в комнату стала плохо закрываться, несколько деревьев нуждаются в подрезке, а он любит возиться с такими вещами, но сейчас вся его энергия куда-то подевалась и он жалеет, что затеял этот выезд на дачу.

Когда они садятся есть, он все же ставит на стол вино, зря он, что ли, тащил его с собой, но оно не создает той атмосферы, на какую он рассчитывал, они почти не разговаривают друг с другом, а от выпитого вина у него начинает сосать в животе. К горлу подступает тошнота, которая становится настолько нестерпимой, что ему приходится выбежать вон.

— Это все лук, — бормочет он по возвращении, ему кажется, что почувствовать недомогание от еды не так унизительно, как от вина. — Мне всегда бывает плохо от жареного лука.

Фру Могенсен смотрит на него озабоченно, она опасается за его здоровье, говорит она, последнее время у него что-то неважный вид, не мешало бы ему сходить к врачу.

— К врачу, — ворчит лавочник, — чего ради я пойду к врачу, здоровье как здоровье, а что я лук плохо переношу, так это всегда было.

Вечер прохладный, приходится включить электрообогреватели. Лавочник тоскует по своему телевизору, сегодня показывают очередную серию многосерийной передачи, которую он смотрит каждый день, теперь он ее пропустит и не будет знать, что сталось с разными действующими лицами. Глупо было тащиться сюда, ему совершенно ясно, что у них не получится никакого разговора, весь его план пошел насмарку.

Они рано укладываются спать, и, лежа рядом с ним в волглой постели, жена нашаривает его руку.

— Иоханнес, — говорит она, — тебя что-то мучает?

— Мучает? — переспрашивает лавочник. — С чего ты взяла?

— Я же замечаю, последнее время ты сам не свой, — говорит она, — как будто у тебя какие-то неприятности.

Лавочник глубоко переводит дыхание, вот он, удобный случай, вот возможность высказать все, что наболело. Но его все еще тошнит, он измотан до предела, нет у него мочи ни о чем говорить.

— С магазином что-нибудь неладно? — спрашивает фру Могенсен.

— С магазином? — повторяет лавочник, словно не понимая, о чем речь.

— Ну да, с магазином, ты же мне ничего не рассказываешь.

Она произносит это тихо, без тени укоризны, словно желая прийти ему на помощь, но нет, сегодня он больше ни на что не способен. Тошнота становится все сильнее, он боится, как бы его опять не вырвало.

— Я устал и плохо себя чувствую, — говорит