Читать книгу "Чалдоны - Анатолий Константинович Горбунов"

— в пустой колодине или дупле. Настигая зверька, Соболька взвизгнул, тот стремительно взметнулся на молодую осину. Скользя когтями по мерзлому, гладкому стволу, с трудом вскарабкался на ближайшую ветку.

— Хр-хр! — сердился зверек.

— Гав-гав! — отвечал Соболька.

Гремучий лай собаки, отзываясь за невидимой цепью хребтов, дробился и множился по распадкам на дребезжащие осколки эха и сливался в монотонный гул в бездне наступающего утра.

Поблескивая острыми когтями, зверек переминался на ветке и хырчал. Он мерз. Когда мороз доконал его окончательно, он ползком добрался до середины ветки и, прицелившись, метнулся на соседнее дерево. Но хрупкая ветка обломилась, и зверек, растопырив в воздухе лапы, полетел в дымящуюся пасть Собольки…

Дядя Кеша проснулся от настойчивого царапанья в дверь. Нехотя поднявшись с нар, старый охотник подбросил в прогоревшую печку смолевых поленьев, разжег их берестой и запустил в зимовье Собольку.

— Заходи, заходи, горе луковое. Зазяб небось на улице? Сейчас завтрак сообразим — да в поход…

Черной опутаны лайка, поглядывая на хозяина смеющимися глазами, весело помахивала хвостом. В зубах она держала соболя, точь-в-точь такого, о каком мечтал вчера дядя Кеша.

НАПАРНИКИ

Быль

Декабрь — время жгучих морозов, скупых порош, коварных наледей и полыней. Пройдут по тайге люди на охотничьих лыжах, затвердеет след к вечеру — хоть пляши на нем. Торный путь в зимней тайге зверью в радость: горностай, соболь, лисица, белка разгуливают по нему, как по чернотропу. Вон и сохатый вышел на старую лыжню, местами переметенную шершавой поземкой. Ломая тяжелыми копытами закрепчавший снег, пофыркал от досады и свернул на ближайшую релку.

— Проказник, опять путик изноздрил, — сердито проворчал Илья Чупров. Охотник остановился, воткнул в снег посох, снял с рук собачьи мохнашки и закурил.

Напарник — Николай Агафонов, — поравнявшись с ним, рассмеялся:

— Он у бубновских любителей повадку перенял. Те как собираются свои ловушки проверять, так в контору коопзверопромхоза звонят: ушли на Чечуй Чупров и Агафонов? Самим-то лыжню мять лень.

Снова зашуршали по запорошенному безмолвью лыжи. Теперь впереди — Николай. Идут, переговариваются, проверяют ловушки. Где соболя или белку снимут, где подновят приманку. Не одну зимушку меряют кочергой чертовы кулички, сдружились. Оба — потомственные охотники. С детских лет с ружьем. За внешней хмуростью кроется веселый характер и человечность.

Осталось проверить последнюю ловушку — плашку. Насторожили они ее в прошлый обход, почти у самого зимовья. Сейчас плашка была спущенной. Снег вокруг истоптан. Давок валялся в стороне, около чернел жеваный соболь. Николай поднял зверька:

— Опять, Илья, росомаха напакостила.

— Так и будет ловушки зорить, пока с нее шубу не сдернем, — обреченно откликнулся Чупров, внимательно рассматривая следы.

Насторожив плашку, скатились по склону к зимовью, стоявшему на берегу Чечуя. Сняли лыжи, аккуратно прислонили их к бревенчатой стене. Устали. Пять зимовий за неделю по кольцу обошли. Это — последнее.

Отряхнувшись от снега, Николай убрал в сторону кол, подпиравший дверь, приоткрыл ее и жалобно попросил в сумрак:

— Здорово, хозяин! Ночевать пустишь? — И, помявшись, нерешительно перешагнул через порог.

Илья, наоборот, зашел смело, и спросил с заботой в голосе:

— Истосковался, поди, хозяин? Сейчас тебе печку растопим, чаем горячим напоим, к девкам на вечерку поведем!

Дрова и лучина наготове. Пока Агафонов ходил по воду, Илья растопил печку и достал с лабаза глухаря, добытого в прошлый обход, и туесок с малопросольными ленками.

Николай занес ведро с водой в зимовье, поставил на скамеечку в углу.

— Илья, заглянем на полынью, пока светло? Интересно, живы там утки? Морозы стоят…

— Завтра попутно и заглянем, — отказался Илья. — Ходули гудят, моченьки нет.

Полынья эта не замерзает всю зиму. Бьют в том месте горячие ключи и не дают льду схватиться. Вот и пара чернетей осталась на зимовку.

После ужина при свете керосиновой лампы напарники принялись за обработку пушнины. Разминая грубоватыми пальцами чуть оттаявших соболей и белок, ловко снимали шкурки и обезжиривали.

Илья долго вертел в руках жеваного соболя и рассуждал:

— Росомаха, конечно, пакость, но по сравнению с человеком — ангел. Помнишь, летом по нашим угодьям прошли покорители родной природы? Зимовья осквернили, лабазы разграбили. Этих охотников за золотым корнем развелось, как нерезаных собак. Превратили тайгу в проходной двор. Раньше как было? Поймают промысловики вора, расщепят пень, сунут руку вора в щель, а клин выбьют. Рядом топор оставят. Хочешь жить, руби себе руку.

— Если судить по сегодняшней жизни, не только топоров, но и пней не хватит, — усмехнулся Николай.

Напарники обработали последнюю пушнину, подбросили в печку сырых дров для ровного тепла, чтобы развешанные шкурки не пересохли, наладили постели.

Николай нырнул в медвежий спальник и мгновенно заснул.

Задув керосиновую лампу, Илья проветрил зимовье. Укладываясь на противоположных нарах, сказал в темноте:

— Однако, хозяин, сегодня к девкам на вечерку не пойдем. И без них за день-то досыта наплясались…

Повернувшись к пахнущей смолой и мхом стене, шумно задышал.

Пощелкивая, шелестит в печке огонь, точит сырые дрова, навораживая легкую лыжню.

Из-за ельника выкатилась багровая луна. Вспыхнули, засверкали снега, искристо затрепетал на деревьях иней. По извилистой пойме угрюмого Чечуя промчался мимо зимовья гольцовый ветерок, покачнувшись, запели тонко золотые колокольчики еловых шишек, убаюкивая уставших за день мужиков.

Встали, когда в окошечко брызнула заря. Позавтракали, прибрались в зимовье и присели на дорожку. Не одну ночь заночуют они в попутных зимовьях, пока доберутся до родного очага. Ноши-то вон какие увесистые!

Вдруг оба прислушались и выскочили на улицу. Вниз по течению за излучиной Чечуя раздавались плеск и непонятное рявканье. Закинув за спины понятки, похватав ружья и став на лыжи, бросились на загадочный шум.

В полынье, не доставая дно ногами, барахтался сохатый. Морда в сосулях, в налитых кровью глазах — ужас. Крошит кромку льда копытами, не может выкарабкаться на волю.

— Выручать надо быка, — засуетился Николай. — А как?

— Одно спасение — прогалызину прорубить к нашему берегу, — предложил Илья.

Застучали, обгоняя друг друга, топоры, полетели во все стороны осколки льда. Когда до полыньи остался небольшой тонкий перешеек, напарники обошли полынью и Николай выстрелил над головой сохатого. Тот от испуга, взломав узкую ледяную полоску, выскочил на берег. Отряхнулся и, как подвыпивший мужик, покачиваясь из стороны в сторону, медленно побрел в чащу. Напарники, довольные собой, вернулись к манаткам. С противоположного хребта в их адрес донеслось тоскливое волчье проклятие.

— Объявились ненасытки, — мрачно произнес Агафонов. — Теперь ходи и оглядывайся.

Откуда ни возьмись, над головой просвистели утки и плюхнулись в полынью.