Читать книгу "В сердце России - Михаил Иванович Ростовцев"

пестрых красок лесной палитры.

НА БЕРЕГУ ОКИ

Приходилось ли вам провожать заход солнца за городом — на речном берегу, на влажной вечерней росе? Если нет, вы многое потеряли в жизни, вам не знакомо одно из волшебных явлений природы — угасание дня. Я знаю, как уходит вечер в горах, на море, в поле, в лесу. Мне не раз посчастливилось провожать вечерние зори — каждый раз по-новому необыкновенные на реках, озерах Финляндии. Любовался я тихими и ясными закатами в Крыму, Прибалтике, то радужными, сверкающими, то туманными и мглистыми. Был и на таких закатах, что не мог понять, погасло ли солнце и где опустилось. Каждый заход солнца по-своему хорош, неповторим. Но один закат на Оке запомнился мне на всю жизнь.

Долгий знойный июньский день клонился к вечеру. Я сидел на высоком берегу. Внизу — Ока. Величавая, вся в солнечных бликах. Видны проплывающие сухогрузы, заречный лес с чуть приметной кружевной зеленью. Ока словно оборвала течение, стояла, чуть прислушиваясь к тишине угасающего дня. Багряные блики расплылись, и река выглядела красной, накаленной изнутри. От нее вместе с сумерками медленно поднималась прохлада.

С завистью слежу за быстрокрылыми щебетуньями-ласточками. Тут, в песчаном обрыве берега, они гнездились. Крутой высокий берег весь в дырках, словно в него стреляли из пушек крупной картечью. Из дырок вылетали птицы. Они кружились в каком-то неудержимом хороводе: то низко скользили над самой водой, то круто взмывали вверх, расправляя свои вильчатые хвостики, то вдруг присаживались на воду, и не складывая узких длинных крыльев, а все время трепеща ими. Затем снова взлетали, кружились, вспархивали и исчезали в норах. В низких лучах солнца то и дело поблескивали их вороненые крылья и розовели белые грудки. Им, птицам, доступны и головокружительные высоты, и неизведанные дали, так властно манящие человека с детства. Жизнь этих черно-синеватых стремительных звонкоголосых птичек тесно связана с рекой: гнезда свои они устраивают в крутых обрывах. Селятся колониями. Крепким клювом и лапками роют норки, выбирая для устройства гнезда мягкие рыхлые породы. Норы оканчиваются камерой с гнездом. Любимая пища этих птиц — насекомые, выводящиеся из водных личинок.

Береговая ласточка — очень интересная птица. Никогда не смотрит искоса, прищуренно, она всегда смотрит прямо своими маленькими черными глазами. Почти всю свою жизнь проводит в небе, в полете. С розовой зари взлетает ввысь и мелькает, как черная стрела, в воздухе до заката, ни на минуту не давая себе отдыха. Ловкость, с какой ласточка ловит летящих насекомых, сочетается с быстротой полета. Истребляет много мух, комаров, слепней, мошек. Ловит их всюду. В жаркую сухую погоду насекомые поднимаются вверх, и крылатый ловец устремляется за ними. Перед дождем повышенная влажность отяжеляет крылья насекомых, и они летают над самой землей, над поверхностью реки. И тут их ловит ласточка. Своей грудкой она касается воды, оставляя на ней расплывающиеся кружки. Этим объясняется народная примета: летают ласточки над землей — жди дождя, парят высоко — будет хорошая погода. А когда дождь пойдет, ласточки опять носятся в блестящих струях. Они на лету пьют капли дождя. Только этим птицам да стрижам суждено такое.

Я смотрел на закат солнца. Весь небосклон в западной стороне горел удивительным ярким пламенем. Три облака, попавшие в это пламя, были похожи на подожженные в небе соборы. Багряное, с каким-то синим ободком колесо солнца опускалось за темную кромку муромских лесов, все сильнее раскаляя их. Леса поначалу только окутало нежно-прозрачным пламенем. Нет, даже не пламенем, а… как бы точнее сказать? А, вот! Они словно загорелись с земли. Затлелись жаром, задышали теплом, будто готовые тут же выбросить огромные языки пламени. Леса разгорались все ярче и ярче. И вот вспыхнули, как угли необозримого костра от порыва ветра. Впечатление, будто леса горели, было так сильно, что мне показалось: оттуда вот-вот повеет на меня жаром. Вот солнце коснулось горизонта, погрузилось за темную черту небосвода, еще через мгновение зашло за край земли наполовину, а потом красный луч в последний раз блеснул над горизонтом и скрылся на западе. В багряных отблесках солнца купались рожь и пшеница, молодые, еще не налившиеся колосья отсвечивали красной медью.

Все ласкало взор: и голубоватая лента Оки, плавным поворотом огибающая пространные травянистые луга с лазоревыми чашами озерков; и село на пригорке с видами на реку; и малахитовые поля, начинающиеся за селом и уходящие к горизонту; и разбегающиеся широкими волнами пологие холмы, распаханные и засеянные доверху; и вьющиеся между ними овраги, заросшие кустами; и продолговатыми островками разбросанные березовые рощи; и от деревни до деревни бегущие узкие проселки; и тонущие в мягкой синеватой дымке гряды лесов. Но самое привлекательное, пожалуй, поемные заливные луга. Они всюду, куда ни глянешь. Ближние — ярко-зеленые, дальние — сиреневые, и самые отдаленные синеют, сливаясь с небом…

НА РЫБАЦКОЙ ЗОРЬКЕ

«Живем у воды и не видим рыбы. Давайте завтра порыбачим», — сказал мне мой спутник. Я охотно согласился. Всякому делу свое время. Вот почему про рыбаков говорят, что они любят встречать утренние зори и провожать пламенные закаты. Не по прихоти они это делают, а по необходимости: утром и вечером рыба голодна, хорошо клюет. Встали чуть свет. Над Окой пелена тумана предвещала ясное утро. Самой реки не было видно, она лишь угадывалась в курчавых зарослях прибрежных ив.

Летом рыба жмется ближе к берегам, к траве, к кустам, где есть много корма. И она хорошо слышит всякий шум, нарушающий обычную тишину. Тихонько мы спустились к берегу, осторожно отгибая рукой ветки прибрежных кустов. Укладываем на высокую, никем не примятую траву свои удочки, а около себя — мешочки с червями, зачерпываем в ведра воды для живцов, неторопливо разматываем лески, устанавливаем глубину. Потом насаживаем червяков, плюем на них по трудно объяснимой рыбацкой привычке и аккуратно, привычным движением забрасываем удочки. Поплавки плавно ложатся на воду. Лопухи непрерывно трогают мою удочку, закинутую в тесное водяное оконце. Поплавок от этого дергается, пуская слабые обнадеживающие кружочки. Выдергиваю удочку из воды, а на крючке нет ничего, один червяк болтается, шевелится чуть. Поправил червяка, поплевал на него для удачи и обратно закинул. И опять с надеждой смотрю на поплавок. А ему, кажется, нет никакого дела до моих радостно-тревожных ожиданий. Увлекаемый течением, поплавок качается на воде, то ныряя, то взлетая наверх. Если долго безотрывно смотреть, то представляется, что маленький кораблик настойчиво бежит куда-то к своей, одному ему известной цели. Вот неожиданно кораблик вздрагивает и ныряет.