Читать книгу "Время политики - Лев Семёнович Рубинштейн"

прочие «русофобские» царства-государства, число которых по чистому совпадению растет прямо пропорционально интенсивности мудрых и взвешенных внешнеполитических телодвижений или высказываний российского руководства, а также многочисленных медийных проводников и истолкователей мутной идеи «русского мира», выползающего, как взошедшее тесто из кастрюли, за нерушимые границы собственного и без того необозримого государства.

Не «уехал», заметьте, не «переехал», а именно «сбежал». Этим олухам даже не приходит в голову, что из нормальных государств не бегут. Нормальный человек нормального современного мира едет жить – постоянно или временно – в те места, где ему хорошо и удобно. Одни – туда, где спокойнее и тише, другие – где веселее и шумнее. Одни – туда, где теплее. Другие – где прохладнее. Одни – туда, где лучше работается. Другие – где им больше подходит климат. Одни едут учиться. Другие – учить. Зарабатывать или тратить. Лечиться или лечить. Учить чужой язык и преподавать свой. Знакомиться и жениться. Тосковать по родине или не тосковать по ней.

В двадцатые годы множество американских поэ-тов, писателей и художников «сбежали» в Париж, в те годы – признанный центр нового искусства. Так, например, в Париж на какое-то время «сбежал» американец Эрнест Хемингуэй. А потом взял и «сбежал» на Кубу. Ну не предатель ли своей великой родины? И можно ли себе вообразить, чтобы кто-нибудь из его соотечественников применил по отношению к нему слово «сбежал»?

Из нормальных государств не бегут. Бегут из плена, из тюрьмы, из концлагеря, из замка Иф. С чем из перечисленного приятнее ассоциировать свою и мою страну этим дремучим существам, за многие столетия так и не выросшим из допотопных родоплеменных представлений о мире и о человеке?

Убегают только те, кого удерживают насильно. А остальные уходят, уезжают, переезжают, путешествуют, меняют место обитания и т. д.

Из СССР иногда убегали, да. Убегали артисты, музыканты, шахматисты, ученые. Из заграничных командировок, с научных конференций, с зарубежных гастролей возвращались не все.

Из дурных государств иногда действительно убегают. Из дурных государств иногда изгоняют. Бывают беглецы, бывают изгнанники.

В родоплеменных обществах чуть ли не самым страшным наказанием за какие-нибудь преступления – вроде сглаза и порчи – служило изгнание. Преступника и убивать не надо было: человек, не мыслящий своего существования вне племени, чах и умирал.

Наши граждане, продолжающие мыслить в категориях «бегства» и «предательства», не слишком далеко ушли от всего этого.

Простое и ясное понимание того, что человек, любой человек, наделен естественным правом находиться там, где ему хочется, дается нелегко.

Дело не только в коллективном или персональном сознании. Дело в дискурсивных особенностях нашего языка. Государственный дискурс – это всегда дискурс военного времени. Поэтому писатель, опубликовавший свой роман за границей, естественно, воспринимался как перебежчик в стан врага. Поэтому и сегодня столь зловеще звучит термин «иностранный агент». Поэтому и комментатору-анониму кажется вполне естественным считать поэта, «удравшего на чужбину», «предателем родины».

Кроме «сбежать», были и еще интересные глаголы советского времени.

В самом конце восьмидесятых годов, на излете советского морока, я начал выезжать за рубежи нашей прекрасной родины. В те годы это было явлением, мягко говоря, нерутинным. А поэтому по возвращении в Москву я всякий раз подвергался перекрестным допросам со стороны моих приятелей и родственников. «Ну расскажи, как там?» – это, конечно, было самое любимое. Или ничуть не хуже: «Что они там говорят о нас?» Пожилые родственники непременно интересовались: «А в эту поездку кто тебя посылал?» «Меня, – отвечал я, – никто не посылал. Меня пригласили».

Да, советских людей, выезжавших за границу, как правило, именно что «посылали». Ну а про тех, кто разными способами уезжали сами, говорили, что они «сбежали». Иногда, как мы видим, говорят и теперь.

Да, люди иногда и правда убегают. Убегали они и раньше.

Убегали не только за границу. Убегали из провинции в столицу. Из столицы в провинцию. Убегали туда, где рассчитывали выделиться, и туда, где рассчитывали затеряться.

Убегали в искусство, в чтение книг, в полуночные разговоры, в нищие и счастливые застолья, в бесцельные блуждания по бульварам и заветным закоулкам родного города, в мастерские друзей-художников, в библиотечные курилки, в полуподпольные просмотры «непрокатных» кинофильмов, в филармонию, в домашние философские семинары, в сам-и-там-и-сям-издат, в квартирные выставки, в байдарочные походы, в фольклорные и археологические экспедиции, в пьянство, в рискованные любовные приключения, в анекдоты и частушки. Убегали и продолжают убегать от долгов, от алиментов, от налогов, от жен, от родителей. Убегали и убегают от разбойников, от грабителей, от погромов. Убегали и убегают с тонущих кораблей. И убегают не только крысы – люди тоже.

Чей-то, помню, ребенок ужасно развеселил взрослых случайной контаминацией двух широко известных «морских» пословиц, сообщив по какому-то поводу, что «капитан последним убегает с тонущего корабля». «Причем с корабля на бал», – прибавил кто-то из взрослых.

Ай-люли!

Похоже на то, что усилиями неугомонных депутатов-законотворцев вся страна довольно скоро покроется сплошной сетью «иностранной агентуры». Потому что если так пойдет и дальше, то без звания «иностранный агент» останутся лишь «агенты Кремля» или «агенты ФСБ», да и те при определенных условиях могут быть квалифицированы как «двойные агенты».

И я уверен, что если уж и ставить нормального вменяемого человека перед таким жестким выбором, он, несомненно, предпочтет «иностранного агента». Не чекистским же агентом ему называться – еще чего не хватало.

Понятие «иностранный агент» звучит ясно, определенно и безусловно негативно только для постсоветского пламенного идиота, выросшего на шпионских книжках и кинофильмах советского производства. Выросшего на них, но так и не выросшего из них…

Иностранец – хоть в кавычках, хоть без них – всегда, во все времена шизофренически раздваивался в глазах соотечественников. Он всегда был опасно подозрительным и бесконечно привлекательным одновременно.

За ним следили, с ним побаивались общаться. Но перед ним и заискивали. На него хотели быть похожими. Молодой человек, пытавшийся следить за модой, считал большой жизненной удачей, если кто-нибудь – особенно если «кем-нибудь» оказывалась симпатичная девушка – принимал его за иностранца.

Все самое вредное и подозрительное для одних и самое привлекательное и престижное для других было непременно «из-за границы». Начиная от чуждого нашему народу искусства и не менее чуждых танцев, джинсов и сигарет с фильтром до совсем уже инфернальных колорадских жуков и непарных шелкопрядов, завезенных, как всем было известно, в чемоданах американских дипломатов и туристов.

Всегда считалось, что советский человек, особенно молодой советский человек, думать своей головой не только не мог, но даже и не осмеливался. «Кто тебе это сказал?» «От кого ты это услышал?» «Кто внушил тебе