Читать книгу "Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская"

— лишение всех прав состояния и ссылка в каторжные работы;

— лишение всех прав состояния и ссылка на поселение в Сибирь;

…Виды смертной казни определяются судом в приговоре его.

Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, 1845

Неспокойно было на сердце, вроде же все ладно сделала, правильно, по закону и по уму, а все равно удовольствия не ощущала. Федор втащил мой сундук в вагон, задвинул на багажную полку, отдал честь и вышел на перрон дожидаться отправления поезда под вокзальным фонарем. Попутчиков пока не появилось, я сидела в душноватом купе в одиночестве и пыталась ни о чем не думать. Три дня дороги мне время для раздумий предоставят с избытком. Однако что меня гложет? Привычно разделим переживания на две неравные части: личную и служебную. Личная… Ты, Геля, ветреница. Будучи влюбленной в Семена Аристарховича, ухаживания господина Волкова принимала, целовалась с ним даже не единожды, то есть поцелуям не противилась, но все равно считается. И от того неловко себя чувствуешь, потому что Семушке в измене не призналась. Времени не нашлось? Ну да, да, ни минуточки.

Печально вздохнув, я прижала ладони к горячим щекам.

Не ложь, но умолчание. Исправлюсь. Что еще? Кольцо на руке Крестовского? Ну да. Ревнуешь? И это тоже. Ну так прекрати. Ты не барышня сентиментальная, чтобы по косвенным признакам ужасы надумывать.

С личным пока все. Что до дел сыскарских, после подумаю.

Отправление задерживалось, я рассеянно порылась в сумочке, достала очки с чародейскими стеклами, зачем-то их нацепила. Над дверью купе мерцала рунная вязь, то ли от клопов, то ли от сквозняка, больше ничего чародейского не наблюдалось. Прижавшись лицом к оконному стеклу, я стала глядеть наружу. Федор дежурил у фонаря, рядом стоял какой-то провожающий господин в темном цилиндре и в пальто с меховым воротником. Губы господина шевелились. Забавно. С кем он говорит?

Скользнув рукою в сумочку, я достала «жужу», свой полезный амулетик. Все развлечение.

— …в окно смотрит… — перевела «жужа». — Младший чин сопровождает… а чародей не стал…

Он обо мне?

Прищурившись, я рассмотрела на галстуке мужчины массивную металлическую булавку явно чародейского вида.

— …не уйдет, пусть поезд тронется… убедится, что рыжая в нем уехала… в Змеевичах возьмем на вокзале… да, наши люди…

Ветер за окном раскачивал фонарь, тени метались по лицу говорившего, всего расслышать не удавалось.

По дороге меня снимут с поезда. Крестовский об этом не узнает. Зачем? Кто?

— Ну наконец, — сказал объект подошедшему, которого я опознала.

Герочка, смазливый спутник бандерши Мишкиной на приеме у купца Бобруйского. Он, помнится, мечтал меня в публичный дом пристроить.

Мы встретились взглядами, Герочка раскланялся, я после паузы, будто припоминая знакомство, ему кивнула.

— Хороша, — сказал молодчик, — и на фотографических карточках даже лучше. Ты уж попроси барина по первости шкурку ей не портить, я сначала портретиков наделаю особых для ценителей, ну ты знаешь… ха-ха-ха… стиль ню по-французски называется. И в приказ комплектик отправим, мы люди нежадные. Что скажешь, Федор?

Мои руки, поправляющие складки вагонных штор замерли. Герочка обращался вовсе не к господину в цилиндре. Ему ответил Степанов:

— Тьфу, нелюди вы, а не люди! Девка-то ни при чем. Отпустили бы ее, чародей вам на блюдечке…

Из застекольной дали донесся до меня пронзительный свист, вагонные начинали закрывать двери, мы отправлялись. Юный жиголо исчез из зоны видимости, Федор помахал, прощаясь.

— Крыса ты, Степанов! — помахала я в ответ с широкой улыбкой. — Чародей вам на блюде? Да он вам это блюдо в такие неизведанные глубины засунет, и неприлично даже представить, через какие отверстия.

Поезд тронулся, я опустила руки, резко развернувшись к купейной двери.

— Какая приятная неожиданность, Евангелина Романовна, — провозгласил Герочка с поклоном, быстро запирая за собою дверь. — Мы, оказывается, с вами попутчики. Не имел чести быть вам представленным, корнет…

Его правая рука скользнула в карман, я свои раскинула в стороны, опираясь ладонями о выступы багажных полок, и, выбросив вперед согнутые ноги, ударила корнета в голову. Что-то хрустнуло, предположительно нос, тело попутчика глухо стукнулось о дверь. Он стал медленно сползать, повизгивая и прижимая к лицу ладони, сквозь пальцы пузырилась кровь, а на подбородок из руки спускалась блестящая зеленая змейка. Знакомая штука — навий артефакт подчинения, так вот каким образом меня с поезда снимать собирались. Змейка обхватывает человеческую конечность, и человек этот будет делать все, что ему владелец второй части амулета, факирской дудочки, велит.

— Будешь дергаться, — проговорила я ласково, наступив ему каблуком на голень всем весом, — мужские причиндалы твои раздавлю, сможешь перфектным фальцетом на помощь звать.

Ответ прозвучал невнятно, с кровавыми пузырями.

— Дудку давай!

Глаза Герочки налились ужасом, он сызнова булькнул и попытался меня столкнуть, и ему бы это удалось, останься я балансировать на живой ступеньке, но я, поймав ритм его движения, качнулась в сторону, дернув одновременно с багажной полки сундук. Тот упал, я отпрыгнуть успела, корнет взвыл, деревянный бок намертво прихлопнул к полу обе его ноги.

«Экая ты, Попович, живодерка, — подумала я бесчувственно, — на сундук еще сядь для пущего эффекта, чтоб эта гнида все-таки ухитрилась на тебя навий артефакт набросить».

В дверь требовательно постучали, вагонный осведомлялся, все ли у пассажиров в порядке.

— Не тревожьтесь, любезный, — хохотнула я, — милые бранятся, только тешатся.

Герочка застонал, я присоединилась с картинною женской страстью:

— О да, милый, еще!

Поезд шел тихо, не набрав полной скорости, удаляющиеся шаги вагонного были отчетливо слышны.

— Дудку! — скомандовала я. — Да не протягивай, дураков нет к тебе наклоняться, к окну брось… Хороший мальчик.

Я подняла дудочку, засунула ее в сумку, последнюю набросив на запястье, достала револьвер, солидно щелкнув затвором.

— Времени нет. Поэтому… — Я с усилием столкнула сундук. — Поднимайся, садись в кресло. Знаю, что больно. Потерпи. Кто тебя послал?

— Не могу, барышня, не могу! — хрипел Гера. — Заклятие на мне, язык откушу прежде…

Он заполз боком на сиденье, марая атласную обивку кровью и соплями, ожившая змейка жадно тыкалась пастью в эти разводы.

— Только ему не вы нужны, а чародей настоящий…

Не слушая дальше, я сдернула шубу и выскочила из купе. Допрос требовал времени, а его не было абсолютно. Семен там один в окружении крыс, и вскорости его потащат на потеху крысиному королю. Барин! А кто у нас барин? Разумеется, Бобруйский. Или нет?