Читать книгу "Крылатый пленник - Роберт Штильмарк"

– Легко честь офицерскую замарать, да отмыть её потом трудно! – задумчиво произнёс Терентьев. – Лично я с предложением товарища решительно не согласен. Скользкий и грязный путь. Не для нас, офицеров-лётчиков!

– Да что вы, товарищи, на меня втроём навалились, – смутился парень. – Я ведь так, посоветоваться…

– Вот и хорошо, что посоветовались, – заключил дискуссию Вячеслав. – Решено: никаких, даже ложных уступок врагу. Мнимый переход на службу к немцам – слишком выигрышная вещь для их пропаганды. Это можно сделать только по партийному заданию, а не по своей инициативе. Иначе все эти ребята скажут: ну, уж коли даже лётчики, коммунисты и комсомольцы, не устояли, значит, и нам, грешным, дальше голодать нечего. Покажи такой пример – голод многих погонит. А тайных своих целей ты массе не объяснишь!

– Короче: чёрту мизинчика не протянем! – резюмировал Терентьев.

Вскоре оказалось, что лётчики встревожились не напрасно. И не зря вынесли свою коллективную резолюцию!

Однажды утром, незаметно и безо всякого шума пленный лётчик Вячеслав Иванов был вызван штубендинстом в комендатуру лагеря.

– Скажите, у вас остались в бараке вещи? – осведомился комендант непривычно вежливым тоном. – Вещи у вас есть?

– Не нажил пока. Зачем меня вызвали?

– Подождите, скоро узнаете.

Через пять минут ввели Александра Ковгана. Затем в комнате появился Василий Терентьев. И вскоре шестеро лётчиков сидело перед комендантом, подавляя в душе чувство тревоги и недоумения. Настораживал ласковый тон. Комендант с видимым любопытством взирал на изуродованное лицо Терентьева. Страшный ожог только-только начал зарубцовываться. Из запёкшейся обожжённой раны торчал тоненький розоватый остаток носа. Глаза, сохранённые необъяснимым чудом, слезились из-под тряпочек-век. Ни ресниц, ни бровей не было. И всё «лечение» прошло в плену не только без лекарств и перевязок, но даже без человеческой пищи и чистой воды.

Вячеслав оглядел собранных товарищей: по какому признаку их отобрали? Как агитаторов за побег? Как коммунистов? Как раненых? Сидят опытные, боевые лётчики… А ведь, пожалуй, в этом-то и дело!..

– Господа советские офицеры! – вкрадчиво начал лагерный комендант. – Сейчас на фронте идут тяжёлые сражения, но ваша жизнь уже в безопасности. Мы направляем вас в очень хороший лагерь. Вы там будете даже без конвоя. Путь ваш не близок, и я советую вам быть благоразумными в дороге и не допускать никаких эксцессов, потому что последствия вам известны. Вы должны помнить: вас можно поздравить с направлением в такое место!

Вошли конвоиры, офицер и двое солдат с автоматами. Офицер расписался в ведомости и сказал пленным:

– Их битте![19]

Пешком дошли до разбомблённого смоленского вокзала. Сидели в пустой лачуге до прихода поезда. Пленные ожидали, что повезут по «телячьим плацкартам», но, к удивлению, офицер показал на дверь классного вагона. Все купе были заняты. Ехала деловая привилегированная публика: штатские немцы, видимо, коммерсанты, несколько военных врачей, офицеры, корреспонденты с пишущими машинками и отутюженные фельдфебели-отпускники.

– Не скажешь ли, куда повезут? – спросил Терентьев у солдата-автоматчика из конвоя. – Вохин фарен?[20]

– Шпрехен ферботен![21] – испугался немец. И прибавил конфиденциальным шёпотом: – Нах Кёнигсберг ин Пройсен![22]

Один пассажир в штатском, развязный и назойливый субъект с саксонским акцентом, увидел русских и немедленно избрал их мишенью для своего остроумия: ну-ка, русские Иваны, спойте-ка нам какую-нибудь песню своего Джамбула. Ничего более весёлого вы же не знаете, верно?

– Ах ты, жирная гадюка! – вспыхнул Вячеслав.

– Молчи, наплюй, – тихо посоветовал Ковган.

Немец понял, что ему удалось задеть русских, и обрадовался.

– Рус! – закричал он. – Рус! Надо петь Тшамбуль… ваша Тшамбуль!

В вагоне зашумели, несколько отпускников повскакали с мест, заорали, грозя расправой. Отстоял конвой – дескать, к пленным не приближаться! Потом ещё долго ворчали в вагоне, зло поглядывая на дерзких русских оборванцев.

Пленным отвели одно купе с конвоем. В пути один конвоир спал, двое дежурили с нацеленными автоматами. Еду приносили в котелках, нормальные солдатские порции. Водили поочерёдно в уборную, дали по обмылку. После смоленской лагерной бани – шайка холодной воды с пригоршней «эрзацзайфе»[23] – было наслаждением умыться под краном до пояса. Вячеслав массировал правую руку, и она постепенно восстановилась – перелома не было. Хуже было с ногами, они плохо заживали.

За Минском поезд пошёл быстрее. Когда миновали Вильнюс и Каунас, поняли, что солдат не соврал: везут, очевидно, в Восточную Пруссию.

Поздним августовским вечером пленных высадили в Кёнигсберге. Было странно увидеть целый, неразрушенный вокзал со стеклянной крышей. По перрону шла пожилая монахиня с кофейником в руке. Таков оказался здешний обычай – поездных пассажиров монахини угощали кофе. Пленным, впрочем, это угощение не предложили.

С дальнего поезда лётчиков пересадили на пригородный и уже ночью, в темноте, привезли на маленькую дачную платформу с надписью «Морицфельде» в десятке километров южнее Кёнигсберга.

3

Утром огляделись на новом месте. Неподалёку от дороги со станции, в небольшом сосновом леске виднелся лагерь из нескольких бараков. Там не видно было проволоки и пулемётных вышек. Лётчики ночью до него не дошли. Их поместили в отдельном бараке сборно-щитовой деревянной конструкции. Это строение окружала проволочная зона, в один ряд. В той половине барака, которую отвели лётчикам, имелось несколько небольших комнат с решётками на окнах. Другую половину барака, без оконных решёток, занимала какая-то бесконвойная рабочая команда.

Лётчиков разместили в трёх комнатах, из которых маленькую среднюю уступили капитану Ковгану отдельно. Во всех этих комнатах имелись койки, столики и даже домино. Полный комфорт! Гостиница «Астория»!

Охрану этой «Астории» несли два подозрительных субъекта, от которых за версту разило тайной полицией и подлостью. В карманах у них оттопыривались пистолеты. Жили они в той же половине барака, куда поместили лётчиков, в отдельной комнате, по соседству с трёхкоечной комнатой, вместившей Вячеслава, Терентьева и ещё одного лейтенанта. Охранники изъяснялись по-русски с кавказским акцентом, но к какой кавказской нации принадлежали эти деятели, лётчики так и не выяснили.