Читать книгу "Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове - Сол Слэш Хадсон"

Думаю, моим самым большим приключением был прыжок на велике «Биг Вил», который я сделал в шесть лет. Мы тогда жили наверху Лукаут-Маунтин-роуд, и я проехал по ней до Лорел-каньон, а потом до бульвара Сансет, что в сумме составило чуть больше трех километров. Я не заблудился, у меня был план: я собирался переехать в магазин игрушек и прожить там всю оставшуюся жизнь. Думаю, что всегда был настроен решительно. Конечно, в детстве мне много раз хотелось убежать из дома, но я не жалею о том, как меня воспитывали. Если бы все сложилось хоть немного иначе, если бы я родился всего на минуту позже, если бы я не оказался в нужном месте в нужное время или наоборот, то жизни, которой я живу и которую люблю, попросту бы не было. И такой расклад мне даже рассматривать не хочется.

Слэш отрывается на своей гитаре BC Rich

Глава 4. Старшеклассник под кайфом

Коридоры в учреждениях на самом деле одинаковые, просто разных цветов. Я побывал в нескольких реабилитационных центрах, и некоторые из них были классом выше других, но клиническая трезвость их стен совершенно идентична. Там преобладает белый цвет, и повсюду оптимистические слоганы типа «Это лишь путь, а не пункт назначения» или «Однажды за один раз». Последний показался мне ироничным, если вспомнить путь, который прошла Маккензи Филлипс из сериала с тем же названием. Палаты там служили типичными декорациями, призванными вселять надежду в людей из всех слоев общества, потому что, как хорошо известно тем, кто там бывал, контингент пациентов реабилитационного центра представляет собой более точный срез общества, чем скамья присяжных.

Мне не сильно помогли групповые занятия. Я так там ни с кем и не подружился и даже не воспользовался безграничными возможностями завязать связи с новыми наркодилерами. После нескольких дней в постели, когда тело мое было утыкано капельницами для очищения крови, а сам я не мог ни есть, ни говорить, ни соображать, заводить с кем-то разговоры мне хотелось меньше всего. Для меня сосуществование с группой людей, тоже находящихся на реабилитации, было вынужденным, как и в старшей школе. И точно так же, как и в старшей школе, в эту группу я не вписывался. Ни одно из этих заведений не преподало мне должных уроков, но в каждом из них я узнал кое-что важное. Когда я шел по их длинным коридорам в направлении выхода, я совершенно точно знал, кто я такой.

Я поступил в старшую школу Фэрфакс в 1979 году. Это была типичная американская школа – линолеумные полы, ряды шкафчиков, внутренний дворик и несколько укромных местечек, где дети годами курили сигареты и принимали наркотики. Она была выкрашена в нейтральный светло-серый цвет и похожа на все остальные учреждения в мире. Рядом с футбольным полем располагалось хорошее место, где можно ловить кайф, а на другой стороне кампуса находилась школа Уолта Уитмена, куда ходили все настоящие придурки, потому что их заставляли. Это место казалось тупиком, и, несмотря на то что оно выглядело интереснее обычного кампуса, даже издалека, я все равно старался держаться оттуда как можно дальше.

Стивена Адлера, моего лучшего друга, отправили в старшие классы обратно в долину, что в моем представлении было примерно так же далеко, как Испания. Правда, я несколько раз приезжал к нему туда, и долина всегда одинаково разочаровывала: плоско, сухо, жарче, чем дома, – прямо как в каком-нибудь районе из ситкома. Похоже, все, кто там жил, лелеяли свои одинаковые лужайки и одинаковые жизни. Уже в юности я понял, что с этим местом что-то не так. Под приправой «нормальности» все равно чувствовалось, что люди там в большем дерьме, чем в Голливуде. Я жалел Стивена и, когда он уехал, еще глубже погрузился в свой гитарный мир. Я ходил в школу и отмечался о регулярном посещении, но в основном посещал первые три урока, а все остальное время сидел на трибунах и играл на гитаре.

В школе был всего один предмет, который для меня хоть что-то значил. Только за него я получил пятерку. Это был курс теории музыки под названием «Гармония», на который я сразу же записался. Его вел парень по имени доктор Хаммел. В этом предмете элементы музыкальной композиции сводятся к основам, которые определяются в математических терминах. Я научился писать временные сигнатуры, аккорды и структуры аккордов, анализируя лежащую в их основе логику. На инструментах мы не играли: учитель иллюстрировал теорию на фортепиано, и на этом все – это был теоретический предмет. Несмотря на то, что математика мне давалась ужасно, на этом предмете все получалось, так что только его я никогда не прогуливал. Каждый раз, приходя на урок, мне казалось, что я уже все знаю. Я никогда сознательно не применял ничего из этой теории в своей игре на гитаре, но уверен, что знания нотной записи осели у меня на подкорке и помогли в жизни. В классе было несколько занимательных персонажей: виртуозный пианист Сэм, еврейский парень с тугими кудряшками, и Рэнди – длинноволосый китаец-металлист. Рэнди всегда носил атласную куртку с группой Aerosmith и считал, что Кит Ричардс и Пит Таунсенд – отстой, а Эдди ван Хален – Бог. Мы все подружились, и я полюбил наши ежедневные дебаты не меньше, чем сам предмет, потому что на них собирались в основном музыканты и обсуждали одну лишь музыку.

С остальными предметами у меня таких успехов не было. Один учитель как-то раз решил проиллюстрировать мной понятие, когда я заснул прямо за партой. Я тогда подрабатывал по вечерам в местном кинотеатре, так что вполне мог просто не выспаться. Правда, скорее всего, мне было невыносимо скучно, потому что изучали мы социологию. Насколько я понял, учитель прервал свой рассказ, чтобы обсудить с классом понятие стереотипа. Он отметил, что у меня длинные волосы и тот факт, что я заснул, проиллюстрировав тем самым понятие стереотипа. Он заключил, что я рок-музыкант, у которого в жизни нет других целей, кроме как исполнять очень громкую музыку. Потом он меня разбудил и стал язвительно расспрашивать.

– Дайте угадаю: вы, наверное, музыкант? – спросил он. – На чем вы играете?

– На гитаре, – ответил я.

– А какую музыку?

– Рок-н-ролл, наверное.

– Она громкая?

– Да, довольно громкая.

– Обратите внимание, ребята, этот молодой человек – прекрасный пример стереотипа.

Я и так-то все время ворчу спросонья, а тут уж был совсем перебор. Я встал, подошел к учителю, опрокинул его стол и ушел. Этот случай, в сочетании с прошлым, когда меня спалили с травкой, положил конец моей карьере в школе Фэрфакс.

Гораздо больше о своих одноклассниках я узнал на внеочередных каникулах, когда и младшие, и старшие из Фэрфакса и других старших школ собирались в конце длинной грунтовой дороги наверху Фуллер-драйв на Голливудских холмах. Это место называлось Фуллер-эстейтс. Теперь там ничего нет – лишь изгиб пешеходной тропы в Раньон-каньоне. В конце семидесятых и начале восьмидесятых там был пустырь, где собирались подростки, а раньше даже еще веселее: в 1920-х там находился особняк Эррола Флинна, который занимал около гектара на вершине большого холма с видом на Лос-Анджелес. К тому времени, как я подрос, он уже развалился, и к 1979 году от него остался один фундамент – большая бетонная площадка и пустой бассейн. Когда я оказался там впервые, это место представляло собой величественные развалины с потрясающим видом.