Читать книгу "И печенеги терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адвоката - Федор Плевако"

Но Гольдсмит счел долгом идти кверху и от руки добрался до шеи…

Этот факт – движение к шее – также был передан мужу.

Муж не нашел в лексиконе света такого обыкновения, чтобы можно было целовать шею посторонней женщины, и он решился отомстить.

Разбойничьи, грабительские идеи начинаются, так как человеку нужны деньги, и он обдумывает, где бы достать их.

Здесь же на первом плане желание не достать денег, а как бы наказать человека, отучить от известного дома.

Есть пословица, что известных людей можно добить не дубьем, а рублем…

И действительно, в наш девятнадцатый век, век меркантильных интересов, рублем можно задеть всякого за живое.

Почему же не наказать рублем человека, который считал в деньгах все величие, желал даже обольстить ими женщину, наказать не потому, чтобы для нас был дорог рубль, а чтобы показать, что нельзя вторгаться в чужой мир безнаказанно?!

Обыкновенно разбойник, вор, задумав разбойничать, воровать, идет на место преступления; здесь же предполагаемые разбойники и грабители остаются дома, а жертва приезжает к ним.

Жертва эта входит в кабинет и начинает разговор. Как этот разговор перешел в драку и как появились обязательства – история темная, которую может разъяснить Гольдсмит, а если его объяснения недостаточны, то – подсудимые.

По утверждению Гольдсмита, на него напали подсудимые, потребовали подписания обязательств и тут же вытащили 2 000 руб.

Неправдоподобность этого последнего заявления ввиду того, что 4 000 руб. остались целыми в кармане, когда грабители обшаривали свою жертву, достаточно разъяснена обвинительною властью, так что едва ли вы можете дать какую-нибудь веру этому заявлению об ограблении 2 000 руб.

Это заявление Гольдсмита дает мне право сказать: нельзя губить целую жизнь подсудимых на основании слов такого недостоверного свидетеля, которому верить отказываются даже во имя здравого смысла.

Значит, Гольдсмит – недостоверный свидетель события…

Обратимся к другому источнику – к показаниям братьев Бострем.

Они говорят, что между ними и Гольдсмитом происходила драка, драка вследствие оскорбления, нанесенного Гольдсмитом жене одного из Бострем. Дело началось из-за этого. Цели приобрести во что бы то ни стало денежное обязательство у них не было. Обязательство это появляется как путь к соглашению, – чтобы г-н Гольдсмит не был опозорен публично, чтобы до сведения лиц, от которых зависело его положение, не было доведено об обстоятельствах, его компрометирующих.

На это указывают, между прочим, следующие факты: обыкновенно получение обязательства есть последнее действие грабежа, насилия, и потерпевшее лицо сопротивляется до последней степени.

Здесь же происходит предварительно спокойный разговор о замене одного обязательства другим, и обнаруживаются до того добрые отношения, что Гольдсмит находит даже нужным успокоить господ Бострем, боясь, что они раздумают воспользоваться документами: я, говорит Гольдсмит, дал им документ и успокаивал их, что деньги отдам.

Для чего делалось это?

Для того чтобы явиться к следователю и накрыть противников.

Года два назад наше общественное мнение сильно возмущено было подобными фактами: известные чины полиции, узнав, что такое-то лицо желает совершить преступление, вместо того чтобы остановить его на приготовлении или на покушении, выжидали, пока совершится преступление, чтобы накрыть преступника и получить похвалу, награду.

Почтенный наш товарищ не принадлежит к этому сословию – он не нуждается в какой бы то ни было награде; но у него была другая цель: он желал отомстить людям, которые подрались с ним.

Он дает им денежное обязательство, но боится, чтобы они не раздумали, и поэтому старается успокоить их, чтобы они – например, но совету жен, – не отказались от злого дела.

Ей богу, мне кажется, что если здесь совершено было преступление, то совершению его усердно помогало само потерпевшее лицо…

Затем защитник перешел к изложению доказательств того, что между г-ном Гольдсмитом и женой Оскара Бострема действительно существовали те отношения, о которых упоминается выше.

Об этих отношениях показывают: Елизавета Александровна Бострем и кухарка Матрена Федоровна.

Гражданский истец не доверяет г-же Бострем, потому что она как существо, очень близкое своему мужу, готова показать в пользу него неправду.

Не верьте ей, – говорит гражданский истец, – если она плачет; не верьте, если в ее голосе слышится правдивость; не верьте даже тогда, когда ваше сердце начинает верить.

Но источник правды есть сердце; если ваше сердце говорит вам, что такой-то человек говорит правду, то, значит, так и есть… Отказаться от этого – значит, отказаться от очевидной истины…

Затем противная сторона говорит: не верьте кухарке, что для нее показались подозрительными продолжительные свидания Гольдсмита с Елизаветою Бострем, потому что разве свидание кума с кумой – вещь редкая?..

Я не спорю, что кум с кумой могут видеться, но когда эти свидания очень часты, то у нас даже есть пословица, что они опасны.

Если бы кума молчала, то наше сомнение разрешилось бы в пользу Гольдсмита; но ввиду заявления Елизаветы Бострем следует думать, что, кроме духовного родства, в отношениях Гольдсмита к куме было еще нечто другое. По свойству человеческой природы всегда возможен переход из мира духовного немного к миру реальному, и вот этот-то реальный мир и выяснился в том факте, который видела кухарка.

Противная сторона ссылается на кормилицу, которая действительно, говорит, что Гольдсмит никогда не бывал более пяти минут у г-жи Бострем.

Но вы припомните, что кормилица – чешка, которой не с кем слова было перемолвить; вероятно, она была поставлена в такие условия, что весьма редко выходила из своей комнаты и потому не могла знать, подолгу ли оставался г-н Гольдсмит у г-жи Бострем.

Но если действительно со стороны Гольдсмита было ухаживание за женой Оскара Бострема, то взятие с него денежного обязательства не есть ли факт нравственно безобразный, ради которого нужно отвернуться от подсудимых, и не доказывает ли этот факт преступления, в котором обвиняют Бострема?

Повторив, что в деянии подсудимых нельзя видеть корыстную цель, потому что первым побудительным мотивом и целью этого деяния не было получения от Гольдсмита денежного документа, защитник задался вопросом: самый факт взятия векселя, заемного письма всегда ли указывает на корысть?

Не всегда: например, жена живет несчастливо с мужем, и последний, хотя согласился жить врозь, но все-таки иногда приходит к ней, мучает ее, и, если с такого мужа будет взято обязательство в 15–20 тыс., с тем чтобы, как скоро он нарушит свое обещание не приходить к жене, обязательство было представлено ко взысканию, – в таком случае нет корыстной цели, потому что здесь обязательство служит средством только для другой, более отдаленной цели.