Читать книгу "Лось на диване, верветка на печи - Юлия Говорова"

Серый жако Жакоб и игуана Монтесума

Попугаи у нас тоже любят и ценят подоконник. Они любят вгрызаться и обтачивать его виртуозно (на полу видна горстка из накромсанных кусочков). Подоконник щербатый, исцарапанный.

Серый жако наш, зовут его Жакоб, гуляет сейчас на подоконнике. Попугай, когда идет, косолапит.

Он зажмурится и тихонечко подремлет. Проснется и пожует на уголочках страницы у книги, позабытой кем-то как раз на подоконнике. Поест, держа в лапе, оранжевую дольку апельсина. И эту дольку, конечно, не доест, а оставит ее в луже сока на подоконнике. Там, где лежат и от яблока огрызки.

Под подоконником все усыпано пудретками (пудретки — это «пыль» такая от попугаев во время линьки).

Жакоб умеет произносить свое имя: «Жакоб, Жакоб, Жакоб…» Наклонит голову и попросит, чтобы его почесали.

«Жакоб, — скажет и глазом серьезным и одновременно лукавым посмотрит, — Жакобушка!»

За одну из зим, когда мы вместе стояли у окна и любовались падающим снегом (а снег падал), Жакоб изжевал у меня на плече подряд три черных свитера. Я подставляла ему свое плечо, он прогрызал мне на свитере дыру. Мне кажется, он все это делал от задумчивости.

На подоконнике у нас зимовала игуана. Ее грела специальная лампа для террариумов.

И игуана, и попугаи, и рыси, гуляя или лежа на наших подоконниках (а у нас ведь в доме несколько деревянных подоконников, как и, разумеется, несколько окон), не встречались!

Игуана смотрела на снег и на протоптанные дорожки в саду. Мешок у нее на шее во время дыхания раздуется и сдуется. Снег облеплял, а иногда в метель залеплял окна.

С подоконника она летом перебиралась на яблоню в саду (которую еще зимой присмотрела из окна) и прижималась к корявому стволу, обхватывала ствол, кора под ее коготками осыпалась.

Она замирала на яблоне. Поворачивалась к солнцу то одним своим боком, то другим, и жмурила, и закрывала глаза от наслаждения.

Спускалась с деревьев и ела у нас в саду перед домом одуванчик. Игуану мы звали Монтесума.

Ыся-Ыся-Ыся

Чак, Чак — это не восточное лакомство. Чак, Чак — это наш белохохлый какаду. Он сам орет и сам спрашивает себя удивленно: «Что такое?»

Чтобы разобраться, проверить, в чем дело, еще раз заорет. Он орет и прислушивается к себе, орет и вслушивается.

«Чего орешь, Чак?! Чего орешь, Чак?! Чего орешь!!!» — это мы уже Чака научили.

У Вероники он научился звать рысь. Вероника одну из наших девочек-рысей немудрено назвала просто — Рыся.

Зовет ее у нас в комнате: «Рыся, Рыся, Рыся…» А Чак букву «р» не выговаривает, и у него получается тогда: «Ыся, Ыся!»

Он позовет рысь, и та к нему подходит. Она урчит и бодается о клетку. У Чака огромная железная клетка, и к тому же еще и на колесиках, и иногда его любимая рысь, то есть Ысь, эту клетку по комнате катает. Лбом толкает и катает. Пол кафельный, и колесики едут хорошо.

Мартын и интернет

Попугай может скинуть телефонную трубку с телефона и внимательно слушать короткие, длинные гудки.

Рысь может ногой наступить на мобильный телефон. Раздается звонок, айфон на нажатие среагирует, и слышишь, как рысь принюхивается к твоему голосу из трубки, как ушами, а то и усами шевелит. Все кнопки на телевизионных пультах у нас съедены.

Мартын, одна из наших обезьянок-верветок, он жил у нас тоже в детстве дома, любил, когда мы вечером собирались у планшетов (а мы вечером собирались у планшетов).

Мартын на экран смотрел. Его завораживал планшет. Картинки перед ним на экране планшета менялись и мелькали.

«Бдью-бдью-бдью» и чувство юмора Чака

Чак сорвет с большущего окна занавеску и, как чайка на занавесе знаменитого МХАТа, пролетит.

Он танцует, а какаду вообще очень многие танцуют. И смеется. У него есть, как Чак это сам себе представляет, наверно, чувство юмора. И иногда оно совпадает даже с нашим. И тогда мы смеемся вместе. Но чаще Чак хохочет один (а нам и не смешно).

Еще один наш серый жако просидел много лет на птичьем рынке и наслушался там всего. И теперь он пронзительно кричит и еще свистит, как дети изображают «бдью-бдью-бдью» полет снаряда. И мы живем под звуки артподготовки.

Метель за окном, а у нас по дому гуляют, летают попугаи.

Как на белых полотнищах кино

Свет вечером падает летом на траву. Окно посреди подступившей темноты как огромный сгусток света.

Звери и птицы из дальних и из близлежащих вольеров наблюдают за свечением от наших планшетов, за нашим мельтешением.

Как в парках было раньше кино на деревянных летних эстрадах, на растянутых белых полотнищах. Освещенные окна обычно ведь всех всегда притягивают.

А распахнешь окна наружу, услышишь крик совы. Или просто услышишь тишину, прерываемую осенью очень часто назойливым жужжанием (да еще и с навязчивым постукиванием!).

Шершни осенью к освещенным и наполненным жизнью вечерним окнам так и льнут.

Открыл форточку, сплюнул в ладонь косточку

Дом увит у нас диким и также плодовым виноградом, обвешан старинными керосиновыми лампами.

В переплетениях виноградных лиан с весны гнездятся птицы. Когда ветрено, виноградные листья шевелятся. Виноград разрастется, и Андрей стрижет ему «челку».

Осенью листва опадает, и весь дом опоясан канатами лиан. Канатами, сухожилиями лиан.

В непогоду ветер качает корабельную оснастку лиан по периметру всего нашего дома.

Виноград или вишня поспели возле дома — открыл форточку, дотянулся до ветки, сорвал. Съел ягоду, сплюнул в ладонь косточку.

Из окон тянутся наружу за ягодкой нетерпеливые руки, раздвигая заросшие зеленые шторы из лиан.

«Это яблоки у вас растут на деревьях или куры?»

Из-за рысей, лежащих на наших подоконниках, границы между домом и основной территорией зоопарка условны или стерты.

Сколько раз заходили домой к нам посетители! А мы сидим тут и косточки выплевываем.

Куры забираются на деревья возле нашего дома ночевать. Освещенные солнцем закатным, они светятся.

— Это яблоки у вас растут на деревьях или куры?

И мы отвечаем, одной рукой срывая холодное вечернее яблоко, а другой раздвигая расположившихся на яблоне на ночевку кур:

— И то, и то…

Про витамины сквозь прищур