Читать книгу "Странная обезьяна. Куда делась шерсть и почему люди разного цвета - Александр Соколов"

Причиной ретардации у человека Больк считал работу эндокринной системы. Идея тоже вполне в духе эпохи — модно было тогда искать «тайну жизни» в работе гормонов. В 1914 году хирург Сергей Воронов начал свои знаменитые опыты по пересадке тканей половых желез от обезьян людям. В 1915 году открыт гормон щитовидной железы — тироксин (его инъекция превращает головастиков в лягушек и вызывает метаморфозу у аксолотля). В 1921 году Герберт Эванс (H. М. Evans) доказал, что в гипофизе образуется гормон роста. В 1925-м Михаил Булгаков написал знаменитую повесть «Собачье сердце» — если помните, метаморфоза Шарикова произошла после пересадки собаке человеческих гипофиза и семенников.

Эндокринные железы, полагал Больк, управляют всеми органами нашего тела и могут стимулировать либо подавлять их работу и рост. Добавлением гормонов в пищу можно добиться как акселерации, так и замедления развития организма. Согласно Больку, мы все еще содержим в себе некоторые черты наших предков. Эти обезьяньи признаки, чья реализация подавлена в современном человеке, могут проявляться при патологиях эндокринных желез, когда их тормозящее действие отключается. Так, нарушения работы гипофиза могут приводить к гипертрихозу — сильному оволосению тела. Как полагал Больк, это происходит потому, что подавляющая функция гипофиза ослаблена и «скрытый потенциал волосатости» снова активировался. Кроме того, гипофиз сдерживает и рост массивности: акромегалия, при которой у человека развиваются огромное надбровье и челюсти, тоже патология гипофиза. Но главным органом, который замедляет онтогенез, Больк объявил эпифиз мозга, поскольку его аномалии приводят к преждевременному половому созреванию у девочек.

Но почему же эндокринная система стала тормозить развитие человека? По мнению Болька, дело в смене рациона. Человек, единственный из приматов, ест много мяса. «В каждом организме эндокринная система находится в равновесии с химическим составом пищи. При переходе с растительного на смешанный рацион регуляция метаболических процессов изменилась», — писал Больк{5}. Ученый утверждал, что хищные животные развиваются медленнее, чем растительноядные. То же самое случилось и с человеком, когда он стал хищным.

Вы спросите: «Но все-таки почему это произошло?» Объясняю: Больк не был дарвинистом. Он не был даже ламаркистом и считал, что эволюция вида движима не приспособлением к среде, а внутренними «химическими» причинами. Фетализация — «это не адаптация к изменившимся внешним условиям, не борьба за жизнь, не результат естественного или полового отбора»{6}. Перечисленные факторы Больк считал вторичными, поскольку любые адаптации, по его мнению, затрагивают лишь отдельные части организма, но не целое, — а фетализация рулила человеком полностью. Так что внешнюю причину и искать незачем.

Каждый примат, по Больку, проходит во внутриутробном своем развитии стадию, которая стала для человека финальной. Так что, если запустить неким образом с помощью гормонов механизм ретардации, любая обезьяна может стать человеком!

Итак, исчезновение волос на теле — элемент всеобщей ретардации, замедления развития человеческого организма («Человек — это зародыш обезьяны, который стал половозрелым»{7}). А замедление это произошло, когда поменялась работа эндокринной системы, потому что наш предок стал есть мясо. Всё.

Хотя к 1921 году Томас Морган уже доказал, что гены — носители наследственности — находятся в хромосомах, а Николай Вавилов сформулировал закон гомологических рядов, Больк в своих работах не упоминает генетические механизмы. Об этом заговорили его последователи.

Эшли Монтегю, англо-американский антрополог, в середине XX века писал уже о «неотенических мутациях», которые могли происходить в популяциях древних гоминид{8}. В 1955 году уже можно было сравнивать не только эмбрионы современных приматов, но и черепа ископаемых кандидатов в предки человека. Монтегю показывает, что черепа детенышей австралопитека («бэби из Таунга») и питекантропа (Моджокерто, Ява) больше похожи на человеческие, чем взрослые экземпляры тех же видов. Антрополог поднимает вопрос о том, какие преимущества неотения могла дать нашим предкам. Ответа, правда, не дает, ограничившись призывом искать.

Идеей Болька увлекались многие. Основатель этологии Конрад Лоренц в своих работах уделял внимание неотении человеческого поведения. Любознательность, сохраняющаяся до глубокой старости, — что это, как не «удержавшийся юношеский признак»? Лоренц выражал опасение, что тренд на неотению продолжается и приводит ко все большей инфантильности людей, которые рано или поздно могут совсем впасть в детство{9}.

Знаменитый палеонтолог Стивен Джей Гулд посвятил теме неотении главу книги «Онтогенез и филогенез»{10}. Он критикует многие положения теории Болька, указывая, что тот исходил из устаревших и отвергнутых наукой концепций… Но поддерживает основную идею Болька, которую, правда, обосновывает несколько по-другому. Конечно, человек — не просто увеличенный зародыш обезьяны, поскольку обладает адаптациями к «взрослой жизни», такими как прямохождение. У людей есть явные признаки акселерации, например рано срастается грудина, стопа и таз специализированной формы. Но итог неотении — вовсе не обязательно детское строение. Неотения как процесс, как сохранение темпов роста, характерных для плода, на более поздних стадиях, может приводить к переразвитию (гиперморфозу): после рождения мозг продолжает быстро расти, «как у плода», и именно благодаря этому достигает крупных размеров. По той же причине у нас длинные ноги. Чтобы убедиться в том, что человек неотеничен, не нужно сопоставлять людей и современных человекообразных, ведь обезьяны — не наши предки, и у них много своих специализаций. Сравнивать надо взрослого человека с его же собственным плодом. И тогда становится очевидно, что мы действительно сохраняем в себе больше «детскости», чем другие обезьяны. Например, пропорции человеческого черепа в сравнении с любым другим приматом в течение всего онтогенеза меняются незначительно. Человек взрослеет медленнее и живет дольше любой обезьяны. Но и сами обезьяны в сравнении с другими млекопитающими неотеничны, так что ретардация сопровождала всю эволюцию отряда приматов.

Гулд, в русле победившего дарвинизма, поднимает вопрос о цели неотении. Зачем нам эта заторможенность? По мнению американского палеонтолога, неотения сотворила главные отличительные черты человека — крупный мозг, прямохождение, длинное детство. А стало быть, мы получили свободные кисти и перспективы использования орудий, сильный интеллект. Необходимость долгое время заботиться о потомстве привела к возникновению крепких семейных связей, отсюда — высокая социальность человека, ведь семья — ячейка общества. И вы еще спрашиваете, зачем нам неотения?

Со времени, когда Гулд написал свою книгу, у ученых была масса возможностей сравнить ход развития человека и шимпанзе. Такие исследования показывали, что некоторые — хотя и далеко не все — особенности нашего организма действительно можно объяснить неотенией. Например, общую форму черепа, прежде всего его мозговой части{11}. Кроме того, выяснилось, что нейроны в некоторых ассоциативных областях коры человеческого мозга гораздо дольше, чем у других приматов, сохраняют «детские» активность и пластичность, необходимые для эффективного обучения{12}.