Читать книгу "Прóклятое золото Колымы - Геннадий Турмов"

В царской России во внешне православном государстве, общество было, как ни странно, далеко от религии. Почитая церковные праздники, люди следовали устоявшимся традициям, а после революции 1917 года вообще отвернулись от церкви.

Арест Евгения так подействовал на Валерию Александровну, что она вновь обратилась к вере и молила у Бога прощения для себя и защиты детей.

Может быть, именно её молитвы спасли Евгения от расправы, и приходили ему в дальнейшем на помощь в особенно трудные времена.

Евгению было жалко Вонючку, но он даже не подозревал, что смерть прошла мимо него самого буквально в двух шагах. На следующий день Стреляного отправили по этапу, случай с Вонючкой как-то забылся, а Евгений так и не додумался, почему Стреляный, проходя мимо него, осклабился:

– Ещё встретимся, щенок!

Но встретиться им не довелось. Стреляный пропал на просторах ГУЛАГа.

10 мая 1935 года Евгений Богданов был приговорён особым совещанием НКВД СССР[15] к пяти годам исправительно-трудовых лагерей.

Ему было предъявлено обвинение в том, что «открыто высказывал свои контрреволюционные террористические намерения против вождей компартии и Советского правительства; не имея разрешения, носил огнестрельное оружие». Приговор был вынесен согласно статьям 58–10 и 182. Статья 58–10 гласила: «Шпионаж, т. е. передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам, – лишение свободы со строгой изоляцией на срок не ниже трёх лет, а в тех случаях, когда шпионаж вызывал и мог вызвать особо тяжёлые последствия для интересов государства – расстрел».

Этот отдел мог без присутствия обвиняемого, прокурора и адвоката отправить людей в ссылку или в ГУЛАГ сроком до 5 лет. Особое совещание имело уникальные функции, поскольку врагом народа можно было объявить любого человека и можно было по простому подозрению отправить его в ссылку или в лагерь на целых 5 лет.

Статья 182 носила более мягкий характер: «Хранение огнестрельного (не охотничьего) оружия без надлежащего разрешения – принудительные работы на срок до шести месяцев или штраф до одной тысячи рублей с конфискацией снарядов и оружия».

В общей сложности Евгений провёл в тюрьмах Ленинграда почти год, когда его, наконец, перевели в «Кресты» для отправки на этап в лагеря…

Заключённых перевозили в теплушках под усиленной охраной. На крышах и площадках вагонов были установлены прожектора и пулемёты, на остановках выводили собак – овчарок. Делалось всё, чтобы ещё до места назначения сломать волю бедолаг.

Больше двух месяцев тащились на Дальний Восток эшелоны с зэками, простаивая целыми сутками на запасных путях. Вагоны с заключёнными доехали до Хабаровска, долго здесь простояли, наконец, их прицепили к составу, который дотащился до Волочаевки, и повернули к северу по новой железнодорожной ветке до разъезда Облучье. Евгений попал в БАМЛАГ (Байкало-Амурский исправительно-трудовой лагерь) НКВД.

Основными здесь были работы по строительству железных дорог.

БАМЛАГ и пересылка

В худых, заплатанных бушлатах,В сугробах на краю страны —Здесь было мало виноватых,Здесь больше было – без вины.

Анатолий Жигулин

Лагерная система в СССР образовалась не на пустом месте. Ещё в царские времена сложилась целая система ссылок, каторг и тюрем. Эту систему стали использовать сразу же после революции, создав концентрационные лагеря, в которых должны изолироваться «классовые враги». Система лагерей была подчинена ГУЛАГу – Главному управлению лагерей, созданному в 1930 году, и подчинена ОГПУ (НКВД), не только выполняла функцию надзора и наказания осуждённых, но и использовала труд заключённых на социалистических стройках.

Самыми страшными были лагеря на Колыме, где заключённые умирали не только от жестокого обращения, физического перенапряжения и болезней, но и от голода.

А самая горькая расшифровка ИТЛ – «исправительно-трудовые лагеря» была на Колыме переделана на «истребительно-трудовые».

Как правило, лагерь для заключённых состоял из трёх-четырёх десятков деревянных бараков – времянок, окружённых несколькими рядами колючей проволоки с караульными вышками по углам, на которых маячили вооружённые часовые.

В бараке были установлены по две печки типа буржуек, сваренные из железных бочек. Печки топились только в холодное время года. В каждый барак набивалось до пятисот заключённых. Запах в бараках стоял тошнотворный.

Особенно трудно было выживать зимой, в сырую, типичную для севера погоду, когда зэки в одежде, пропитанной насквозь влагой, пробовали сушиться, растапливая печки: с потолка начинала капать вода, а в углах барака накапливалась изморозь. Каждый день умирали люди, их свозили к отдельному бараку, где складывали в штабеля…

Работающим зэкам давали в день от полукилограмма до килограмма хлеба, суп из солёной или мороженой рыбы, мороженую же картошку, а иногда суп из капусты. Одежда состояла из б/у (бывших в употреблении) кирзовых сапог, валенок и телогреек.

Узнав о приговоре для Евгения, Валерия Александровна не могла спать несколько ночей, а однажды, заглянув утром в зеркало, ужаснулась: её волосы стали белыми, а на лбу и висках возле глаз залегли глубокие морщины.

Ей сообщили, куда отправили Евгения для отбывания наказания.

«Это не так далеко от Владивостока», – подумала она и тут же написала письмо брату Дмитрию[16], чтобы тот съездил в колонию и поддержал Евгения.

Она даже не представляла себе, как Женя, её мальчик, сможет выдержать каторгу, надрываясь на чёрных работах.

По настоянию Валерии Александровны Дмитрий Мацкевич, дядя Евгения, выехал в Облучье, где как мог поддержал его нелегкую долю.

– Держись, Женя, держись, – напутствовал родственник. – Пять лет пройдут быстро, и ты будешь вспоминать эти годы как страшный сон…

Сестре он отписал, что Женя выглядит неплохо, совсем не «доходяга». Режим лагеря не такой жёсткий, Женя приспособился к этому режиму и чувствует себя довольно терпимо.

В ноябре 1937 году профессора, бывшего капитана 1-го ранга царского флота Дмитрия Александровича Мацкевича после приезда его в Ленинград для защиты докторской диссертации арестовали, а в числе обвинения предъявили и поездку к племяннику – политзаключенному БАМЛАГа[17].