Читать книгу "С горячим приветом от Фёклы - Анна Зенькова"

– Это они следы своих преступлений стирают, фашисты проклятые! Но зря стараются! Потому что наши люди – лучшие артефакты. Их так просто не сотрешь.

Я, конечно, не из-за рыжего нервничал. Просто Маечкины волосы лезли мне в лицо – так близко она сидела. Я в тот момент вообще ни о чём думать не мог, только о том, как они пахнут. Точь-в-точь как перегретые абрикосы, если их долго держать на солнце. А рыжий, видно, решил, что я ему специально не отвечаю, и прямо взбесился:

– Ты что, совсем страх потерял? Давай катись отсюда.

А я опять – ни гу-гу. Сижу и по привычке воображаю, как он мне сейчас вмажет. Но Ржавый, видно, тоже был человеком привычки – взял и сдрейфил, как обычно. Стал вместе со мной контуженого изображать.

И тут Маечка выдала:

– Это не твое место! Ты рядом с Яшкой занимал.

«Это она что сейчас сделала? Нет, серьезно, зачем?»

Я так изумился, что даже из паралича вышел.

«Может, она слепая? Или в ней просто куриный инстинкт проснулся? Так спасибо, незачем. Я вообще-то – мужчина, а не какой-то там цыпленок, которого надо защищать».

В общем, я чуть ли не в глаза ей заглянул, чтобы понять, слепая она или просто глупенькая. И увидел веснушки. Но не такие мерзкие, как у Ржавого, а наоборот – милые. Словно у нее по щекам бабочки потоптались.

Ржавый вдруг захихикал как ненормальный. И такой:

– Эй, пацаны, глядите на этого! Хорошо устроился, да?

Он это якобы Гнусику с Яшкой сказал, но так, чтобы заодно весь автобус услышал. И все тут же на нас вытаращились.

Она так вообще не прореагировала. А у меня прямо уши багровыми стали. Я это кожей почувствовал. Вместе с тем, как все ржут и перешептываются на нашу с Маечкой тему.

Я хотел встать, дать Ржавому по шее и сказать «катись отсюда», но, пока готовился, он и так укатился обратно к своим йогуртам. А я только сейчас заметил, что мы уже едем. За окном мелькали куски трассы вперемешку с лесом.

У меня вдруг громко заурчало в животе. Прямо на весь автобус! Маечка, ясное дело, тут же подхватилась. С таким видом, словно она далеко не слепая и прекрасно понимает, кто перед ней сидит. Не какой-то там мужчина, а беззащитный цыпленок собственной персоной.

– Ты голодный? – закудахтала она.

– Нормальный, – сказал я басом.

– Понятно. – Она зашуршала пакетами и вытащила батончик. – Вот, возьми.

Я как-то сразу понял, что спорить с Маечкой, как и с голодом, – себе дороже. Взял и откусил сразу половину.

«М-м-м, с орехами. Вкусный!»

– Шпашибо, – сказал я с набитым ртом.

Маечка прямо засияла:

– У меня еще йогурт есть. Будешь?

– Шпашибо. – Я уже жевал вторую половину батончика. – Не надо.

Она пожала плечами и отвернулась к окну.

«Неужели обиделась?»

Вот с этими женщинами – всегда так. Одно неловкое движение – и сразу пуля в лоб. Прямо как на войне.

Я достал из сумки воду и протянул Майке. Подумал, вдруг она смягчится.

– Хочешь?

«Ну вообще, дурак. Зачем ей эта вода!»

Но она взяла. Отпила глоточек и потом еще горлышко ладонью вытерла.

«Культурная!»

– Спасибо, – сказала Маечка и вдруг посмотрела на меня, как сумасшедшая. Вроде и с улыбкой. Но такой, полной слез.

– У тебя кто-то умер, да? – спросила она.

– Да, – сказал я. – Фёкла.

И даже не задохнулся. Просто не успел.

А Маечка еще шире улыбнулась. Так, что у нее даже лицо задрожало:

– А кто это – Фёкла? Бабушка?

– Фёкла – это Фёкла, – сказал я. Думал, она сейчас полезет с расспросами. Но Маечка только кивнула.

А я подумал: «Не больно-то и хотелось!»

Мы какое-то время просидели молча. Я чувствовал, как подо мной дрожат колеса автобуса. И слышал, как такие же, только поменьше, крутятся у меня в голове: «Тых-тых-тых, жих-жих-жих». Это у меня так обычно мысли крутятся.

Ну или так: «Бз-з-з-з, бз-з-з-з, бз-з-з-з».

Это когда они меня сверлят.

У Маечки там, наверное, тоже что-то свое крутилось. Потому что она всё время моргала, словно переключала у себя в голове какие-то кадры.

Потом вдруг сказала:

– У меня тоже мама умерла.

Ровным таким голосом. Вообще без всяких ударений. Как будто просто снова моргнула.

У меня вдруг дико зачесались глаза. Так, что я ее уже даже не видел. Просто слышал, как она говорит:

– Давно, от наркотиков. Мы тогда в притоне жили.

Я еще раз моргнул, и Майкино лицо снова прояснилось. Она всё еще улыбалась, только теперь по-настоящему, без слез.

– А я с собой виолончель взяла. Мне каждый день по два часа заниматься надо.

«Ничего себе! Как она это сделала?! Просто сморгнула маму вместе с притоном. Переключила на виолончель».

Нет, ну круто же! Я ей даже позавидовал. Подумал, что, если когда-нибудь научусь вот так переключать Фёклу, тоже на чём-нибудь заиграю. Ну или английский выучу. Пока мне, понятно, даже алфавит не светит. Но Маечка же сказала «это давно было». Может, она тоже не сразу научилась?

– А ты на чём-нибудь играешь? – Майка потерла глаза.

Я покачал головой и сказал:

– Если только на Фёклиных чувствах. Она говорила, что я – великий манипулятор. И по мне якобы сцена плачет.

Маечка засмеялась. И я тоже улыбнулся. Мне вдруг стало так легко с ней, словно я какое-то крылатое насекомое. Ну или просто в космосе.

Она подышала на стекло и стала задумчиво рисовать человечка. Голова, туловище, ноги. Я потянулся и одним махом изобразил ему волосы. А Маечка еще цветочек пририсовала. Ну ясное дело! Куда в этой жизни без цветочков?!

– У нас в лагере концерт будет. Приходи! – сказала она и неожиданно покраснела. – Если хочешь, конечно.

«Еще как хочу! И концерт, и цветочки. Я на всё согласен. Лишь бы только она меня не сморгнула».

– Конечно! – сказал я. – Приду обязательно.

И она сразу вспыхнула, как какой-то ночник. Словно ее там изнутри за веревочку дернули. Я сначала глазам своим не поверил, а потом понял – это не Маечка. Это за ее головой на небе вспыхнуло солнце.

Я вытаращился в окно. Честно, я вообще чуть не прыгнул туда от радости. Ну наконец-то, солнце появилось!

– Скоро лето вернется, – сказала Маечка.

– Да, – кивнул я и даже немного в это поверил.

* * *

В лагерь мы приехали прямо к обеду. Я это определил по фантастическому запаху котлет, прорвавшемуся к нам в автобус.