Читать книгу "Император и молот - Гарри Гаррисон"

– Смотри дальше, – сказал Бранд.

Озадаченный, Шеф снова взялся за подзорную трубу. Дымка раздражала его, местами почти ничего не было видно, около поверхности моря дымка сгущалась. Вот. Там что-то было, ближе, чем он ожидал, ближе, чем галеры. Но он не мог понять, что это такое. Что-то серое и невысокое, едва выступающее над ровной поверхностью моря, это не корабль вовсе, больше похоже на длинный низменный остров. Шеф сдвигал и раздвигал подзорную трубу, пытаясь настроить расплывчатое изображение.

– Я не понимаю, что это такое.

– Я тоже. Попробуй посчитать корабли в гавани, тогда, может, поймешь.

Шеф обернулся, и сердце его похолодело. Двухмачтовики все на месте, выстроились в линию, все семь штук. Дракары викингов, сначала их было пять, потом они потеряли «Марсвин» Сумаррфугла, значит, сколько осталось? Три. Он пересчитал еще раз. Три.

– Немного погодя галеры вернулись и притащили на буксире эту штуку. Я тоже не мог понять, что это такое, и послал Скарти на «Морском змее» с удвоенной командой гребцов. Он сказал, что сможет обогнать любого грека, будет на море ветер или нет. Я велел ему опасаться греческого огня, и он обещал быть осторожным. Но на сей раз это оказался не греческий огонь.

Шеф еще раз посмотрел на плот, теперь он смог различить на нем какие-то выпуклости. И было в них что-то знакомое. Очень знакомое.

– Скарти вышел в море, – сказал Бранд, – и стал подходить к плоту. Греки подпустили его поближе, а потом – бац! В воздухе полно камней от катапульт, «Морской змей» рассыпается на воде, на него налетают греческие галеры…

– Скольких человек мы потеряли? – глухо спросил Шеф.

– Ни одного. Вся команда Скарти родом с Готланда, они плавают как дельфины. А когда сзади полыхнуло пламя, ну и быстро же они поплыли! Хорошо, что Хагбарт был начеку, он послал пару ядер в воду перед галерами, и те убрались восвояси.

Да, даже в дымке можно разглядеть на плоту силуэты онагров, понял Шеф. По меньшей мере четыре штуки. А может быть, и больше. На плоской поверхности плота им не мешают стрелять никакие мачты, никакие шпангоуты не рассыпятся из-за мощной отдачи, так что можно ставить столько катапульт, сколько заблагорассудится. И ведь не Шеф был изобретателем катапульт, по крайней мере, такой их разновидности, как онагр, он же мул. Потому что мулы раньше были онаграми, метательными машинами римских воинов; заново их создал дьякон Эркенберт. Он не забыл об онаграх, и машины не обманули его ожиданий. И тут вдруг Шеф понял, почему не сразу распознал катапульты на плоту, хотя они и казались ему знакомыми.

Они были закрыты броней. Стальными плитами, подобно тем, что стояли на старом «Неустрашимом» Шефа.

И в том, что делали их расчеты, также было что-то знакомое. Шеф огляделся на ровной поверхности мола, она возвышается на шесть футов над водой, они с Брандом могут, презрев свои титулы, просто прыгнуть в воду, нет ли здесь лесенки, чтобы уцепиться…

В небе раздался свист, камень звучно ударил о камень, во все стороны полетели осколки, Бранд с изумлением утирал со лба кровь. Это ядро ударилось о внешнюю сторону каменного пирса. Но послано оно было в цель, и этой целью были Шеф с Брандом. А на плоту у противника не меньше четырех катапульт.

Шеф без церемоний столкнул Бранда в воду гавани, под защиту каменной стены, и сам сразу спрыгнул следом. Они бултыхались в теплой воде, а над их головами проносились ядра, зарываясь в воду среди рассеянных по гавани лодок. Послышались крики шкиперов, отчаянно старающихся развернуться и подойти под защиту каменной стены мола.

– Итак, в открытое море нам не прорваться, – сказал Шеф. – Мы могли бы выстрелами разогнать галеры, но этот плот для нас то же самое, чем был «Неустрашимый» для наших противников. Маневрировать он не может, но и потопить его нельзя. Но для чего они это делают? Бранд, чего они добиваются?

– Что ж, – ответил Бранд. – Я всегда был уверен, что тебя не зря считают сообразительным. Но раз ты спрашиваешь, я скажу: все это необычайно похоже на то, что у некоторых чудаков зовется осадой.

В походном лагере халифа, который медленно и неуклонно вел свои войска на битву с предателями-евреями и северными пиратами-многобожниками, три женщины, сбившись в кружок, тихонько переговаривались между собою. Одна была англичанкой: с пепельными волосами и зелеными глазами, красавица в собственной стране, любопытная диковинка среди шатров правоверных. Несколько лет назад ее захватили датчане и, как девственницу, продали за сотню золотых дирхемов. Другая была родом из пограничных франкских земель: дочь раба, еще в детстве проданная хозяином, которому понадобились деньги. А третьей была черкешенка с далеких восточных окраин исламских земель, уроженка страны, народ которой издревле добывал себе средства к существованию продажей своих женщин, славящихся красотой и искусностью в любви. Подруги разговаривали на принятом в многоязычном гареме жаргоне, в основе которого лежал арабский язык, разбавленный иностранными словами. Этот жаргон предназначался для того, чтобы скрыть некоторые секреты от вечно подслушивающих евнухов, которые сторожили красавиц.

Все три женщины были раздосадованы и испуганы. Раздосадованы потому, что их вырвали из привычного кордовского комфорта и заставили сопровождать своего хозяина, вместе с десятком других красавиц скрашивать ему тяготы походной жизни. Разумеется, им не приходилось и шагу ступить, их всюду носили в устланных шелками и пухом паланкинах. Разумеется, нашлись рабы, чтобы ночами неустанно размахивать опахалами. Но твердую, выжженную солнцем землю лагеря невозможно было превратить в тенистые столичные дворики с фонтанами. Пусть их повелитель гордился, что переносит тяготы и невзгоды – хотя и в весьма ограниченном объеме – вместе с теми, кто по пыльным дорогам шел на битву с неверными, но женщины не находили в этом утешения. Одна из них была христианкой, второй пришлось принять ислам в десять лет, а третья вообще была родом из страны с такой необычной религией, что ее все равно не смог бы понять ни один чужеземец. Ничто так не способствует атеизму, как смешение множества противоречивых верований.

Для опасений у них было две причины. Во-первых, ни одна из трех до сих пор не подарила халифу ребенка. Поскольку этот факт не мог объясняться недостаточным рвением повелителя правоверных, их бесплодие считалось их виной, если не следствием преднамеренного убийства нерожденного еще ребенка. А второй причиной страха этих трех женщин было то, что никакие стены роскошных шатров не могли заглушить крики несчастных, которых каждый вечер казнили на плахе, забивали палками или сажали на кол за малейшую провинность и неугодность. Женщины страшились внезапных перепадов настроения Эр-Рахмана, а уж в таких вещах во всем лагере лучше них не разбирался никто.

– Халиф по-прежнему прислушивается к этому недоноску Мухатьяху, – сказала англичанка. – Тот все время нашептывает ему, подстрекает, а сам просто чахнет от зависти и злобы.

– Не может ли Мухатьях однажды съесть чего-нибудь, от чего ему поплохеет? – поинтересовалась черкешенка.