Читать книгу "Среди восковых фигур - Инна Бачинская"

– Партнер сказал, что у него возникли проблемы после смерти жены, но последние три года он был в порядке. Не похоже, чтобы пил. Ты ничего такого не замечал?

– Я? Говорю же, он не пил. Пьяницу завсегда видать. Нормальный мужик. Образованный. Много читал, дома целая библиотека. Еще чего-то там собирал, много ездил… Мы сидели на заднем дворике, трепались за политику и еще всякие городские сплетни. Как водится, принимали слегонца, для настроения. – Федор невольно усмехнулся, прекрасно зная «слегонца» Ивана. – Сделал себя сам, детдомовский. – Иван беспомощно умолк. – Не знаю, Федя, – сказал после паузы. – Ничего не соображаю. Ты меня просто убил. Бедный Мишка…

Они помолчали. Потом Федор спросил:

– Как называется твоя выставка?

– Выставка… Теперь уже и не знаю, – с горечью произнес Иван. – Задумка всей моей жизни. Почти готова. Отдельные работы печатались раньше, теперь собрал в кучу. «Тлен и прах» называется…

– «Тлен и прах»? О чем? Кладбища?

– Нет, свалки.

Идеи у Ивана были престранные. Федор помнил его выставку «Прощание», несколько лет назад получившую первую премию в Торонто. Тогда же состоялось их знакомство. С черно-белых фотографий на зрителя смотрели одичавшие уродливые деревья в заброшенных садах, перекошенные деревянные хибары, провалившиеся ступени, ветхие изуродованные временем резные наличники и остатки ставней… Еще двери! Заросшие паутиной, намертво вросшие в тело стен, никуда не ведущие. Трагичные, отжившие, никуда не ведущие двери. И слепые разбитые оконца. Тупиковость и безнадежность. Отжившая эпоха. Отболело, отстрадалось…

Федора поразил контраст между жизнерадостным краснолицым пьяницей Иваном и глубокой скорбной печалью черно-белых снимков. После такого невольно задумаешься о бренности…

– Ты не представляешь, Федя, какой это пласт, – потряс головой Иван. – Чего там только нет! Искалеченные, отслужившие, брошенные вещи. Скелеты вещей… Мебель, поломанные куклы, одежда, битая посуда. Осколки цивилизации, культурный слой. То, что остается после нас. Однажды я нашел там голубой парик и лиловую бархатную блузу с кружевами, даже перламутровые пуговички были на месте. Отсырела, выцвела, лет сто, не меньше. Разлезлась у меня в руках. Несправедливо все это…

– Что несправедливо?

– Все, Федя. Все несправедливо. Жизнь. То, что человек не знает своего срока. Получается, ты не субъект, а объект. Марионетка на веревочке, и тебя дергают, причем в самый неподходящий момент. Только ты расслабился, настроил планов, почувствовал себя гением, даже влюбился, а тут тебя и… – Иван прищелкнул языком. – И фантомы всякие лезут вдобавок. Чистый сюр.

– Время разбрасывать и время собирать… – неопределенно заметил Федор.

– Вот и Мишка! В расцвете, состоялся, планы, а тут его и дернули. Эх, жизнь-жестянка! – Иван пригорюнился. Сидел, сгорбившись, уставившись в землю. Федор хотел сказать, что «не дернули», а свободный выбор, но вместо этого спросил, желая отвлечь Ивана:

– Как фотосессия у Мироны?

– Нормально, – не сразу отозвался Иван. – Влада хорошая девочка, пластичная, послушная. Мечтает работать у Регины. Ей бы поменьше рот открывать…

– Мирона – личность, ты прав, – Федору была неинтересна Влада, его больше интересовал «восковик».

– Личность. Он спрашивал про тебя. Подозреваю, хочет увековечить. Как тебе его работы? Мы толком и не поговорили…

– Впечатляют. Даже не ожидал. Насчет нутра ты прав, все на лице.

– Именно! – оживился Иван. – Проникает в суть. Думаешь, он демон?

Федор рассмеялся:

– Талант, скорее. Иначе всякий гений – демон.

– Или ангел. Мирона точно демон. Знакомых встретил?

– Встретил. Саломея Филипповна в виде ведьмы…

– Попал в точку! Ведьма и есть. До сих пор, поверишь, как вспомню… – Иван поежился. – Еще?

– Директриса школы бальных танцев…

– Корда! Знаю. Работал с ними. Уникальная женщина. Была знакома с Нуриевым, представляешь?

Федор кивнул.

– Байкер тоже ничего. Это реальный персонаж или фантазия автора?

– Реальный. Костя Рахов. Был, в смысле.

– Был?

– Погиб в прошлом году. Представляешь иронию, Федя? Сбит какой-то гребаной тачкой! Всю жизнь на колесах, на скорости, в авариях, вылетал с трассы, весь переломанный, и в итоге аминь под колесами! Выходил вечером из ресторана, и такая лажа…

– Нашли, кто?

– Не нашли. Мы пересекались два года назад, я делал серию с областных гонок. Отличный чувак был, из железа. В прямом смысле тоже, всякие скобки и стержни в костях. С чувством юмора, что удивительно. Обычно у этих ребят с юмором плоховато. Шутил, что из восковой куклы потомки отольют памятник в случае чего. Одних жен пять штук и детей немерено… – Иван тяжело вздохнул.

– Алхимик тоже ничего, – поспешно заметил Федор, выдергивая Ивана из нулевого состояния.

– О господи! – воскликнул Иван. – Я и забыл! Это же Миша Кротов! Он дал Мироне денег, и тот в благодарность его слепил. Просил пару часов, Миша отказал, терпеть не мог выставляться, да и время западло тратить на всякую хрень. Так, поверишь, Мирона повадился к нему на работу, а потом работал по памяти. Выпросил у меня фотки и слепил. Получилось похоже, но не шедевр, средненько. Но суть, между прочим, ухватил офигенно! Алхимик, ученый, мыслитель… Я затащил Мишу посмотреть, он долго стоял, рассматривал, потом говорит: «Неужели у меня такая перекошенная рожа? И глаза выпученные?» Мы еще поржали. Бедный Миша! – Иван помолчал. Потом сказал с тоской: – Пошли накатим, Федя, а то жить ни хрена не хочется. Тут недалеко суточный подвальчик, неплохое бухло и бармен знакомый. Помянем Мишу…

Глава 8

Дом самоубийцы и разные вопросы

В нашей несуществующей сонной душе все застывшее всхлипнет и с криком проснётся. Вот окончится жизнь…

Сергей Юрский. Все начнется потом…

Федор притормозил. Охранник, сверив номер с записью в компьютере, кивнул, и полосатый шлагбаум стал медленно подниматься.

Он без труда нашел дом под номером четырнадцать. Это была белая двухэтажная вилла в южном стиле, что в наших широтах смотрелось необычно. Низкое крыльцо с колоннами, галерея, тянущаяся вокруг второго этажа с широкими арочными проемами – в них стояли терракотовые вазоны с белыми и лиловыми петуньями, – и красная черепичная крыша с литым коньком. Окна отражали солнечный свет, отчего казались черными дырами в белых стенах. На крыльце и колоннах лежала голубая тень. Федор постоял немного, рассматривая дом, потом поднялся на крыльцо. Скрежетнул ключ, и дверь открылась. На него пахнуло прохладой и сыростью.

Прислушиваясь, он стоял посреди обширного холла. Было очень тихо. Тишина, казалось, звенела тонким комариным писком. Федор подумал, что пустые дома узнаются по пронизывающей их безжизненной тишине, по горьковатому запаху тлена и по особой сосредоточенной и задумчивой печали пустоты. Они затаились, прислушиваются и ждут чего-то.