Читать книгу "Маша и Медведь - Оле Адлер"

Уже закончив, он долго стоял, не отпуская ее. Маша попыталась опустить ногу, но Мишка промычал что-то недовольно. Вроде попросил не шевелиться. Она послушалась. Благо тренировки позволяли достаточно долго сохранять статическое положение. Cлушать Мишкино дыхание было приятно. Он не сразу смог его выровнять. Видимо поэтому и нуждался в паузе.

Я я опять в тебя, зашептал он Маше в ухо, не смея поднять глаз и встретиться взглядом.

Она уже пришла в себя, поэтому ответила в своем духе:

Я таблетки пью, чудо. Это вы мужики безмозглые: сунул-вынул-все дела.

Ммм, неопределенно замычал Симонов.

Он еще решал, должен ли обидеться, возмутиться или покивать, как Маша заявила:

Ты как хочешь, а я иду в душ.

Тут уж Мишка долго не думал.

Я тоже хочу в душ, обнаглел и улыбнулся, с тобой.

Больше ничего не хочешь? закатила она глаза.

Еще поесть, но это подождет.

Маша только ехидно хмыкнула. Симонов посчитал, что отсутствие посыла знак согласия. Не ошибся. Он галантно помог даме забраться в ванну, придержав за локоть. Правда снова нарвался на снисходительно колкий взгляд, но его опять же не гнали. Это плюс.

Пристроившись сзади Маши под струями душа, он какое то время просто стоял, наслаждаясь теплой водой. Она тоже не двигалась. Лишь подняла голову, подставляя лицо, словно летнему дождю. Миша вспомнил, что у него есть руки и решил, что зря они висят вдоль тела без дела. Он положил ладони на Машины плечи, потер, привлек к себе. Она прижалась спиной к его груди, откинув голову назад. Было в этом что-то доверчивое, наивное. Словно он был стеной, а она былинкой на ветру. И только он мог защитить ее, не дать улететь в черную даль.

Мишка потерся щекой о мокрые волосы Маши, скользнул рукой вверх, обхватывая пальцами шею. Она была такой тонкой, хрупкой, маленькой. Его большая мозолистая ладонь лежала громоздким ожерельем. Надави он чуть сильнее, придушил бы легко. Но рука словно знала, как сильно можно сжать. Миша чувствовал ее комфорт, рассчитывал силу. Сам не знал, почему, но был уверен, что не сможет сделать этой девочке больно. Словно он знал ее всю жизнь. Словно всю жизнь изучал ее тело.

Его вторая рука обхватила грудь Маши. Ей богу, он хотел просто помыться, но ее близость, нагота, податливость и гипнотический шум воды поменяли планы. Оказалось, что Маша не против. Она тихо постанывала, отзываясь на его ласки. Мишка полагал, что на втором раунде сможет нечто большее, чем сомнительный подвиг в туалете и в прихожей. Но куда там. Очень скоро выдержка его покинула. Потребность оказаться внутри была столь острой, что все в паху заныло. Он надавил Маше на спину, безмолвно прося наклониться. Она снова послушалась, уперлась руками в стену, прогнулась.

И снова все кончилось слишком быстро. Он ощущал ее так остро, почти болезненно. Хотел сдержаться, но не нашел сил. В этот раз Симонов был уверен на все сто, что кончил только он. И начал подозревать, что и до этого играл в одни ворота.

Чтобы хоть как-то загладить вину, он потянулся рукой вниз. Маша шлепнула его по пальцам.

Может, мы уже помоемся?

Стоит попробовать, хохотнул Мишка.

Маша протянула ему цветочный гель со злорадной усмешкой. Симонов принял его без брезгливости. Он частенько пользовался Алискиным, почти привык пахнуть розами или клубникой какой-нибудь. Что ему станется от аромата альпийских полевых цветов.

Спинку потереть? услужливо предложил он Маше.

Обойдусь, бросила она через плечо.

Но Мишка все равно забрал у нее губку и прошелся несколько раз по спине. Маше ничего не осталось, как оказать услугу в ответ. Она всплеснула руками, покрутила пальцем, веля ему повернуться, смыла губку, добавила еще геля. Ей пришлось попотеть, чтобы хорошенько отдраить Мишкину широкую спину.

Вернувшись под душ, оба задумчиво водили пальцами по телам друг друга, провожая мыльную пену. В одночасье стало как-то неловко. Мишка вылез первым, снова подал Маше руку.

Поехали поедим куда-нибудь. В центре вроде была уютная пиццерия.

Маша скривила лицо, заныла.

Волосы сушить, укладывать, краситься перечисляла она.

Зачем? не понял Миша.

Затем, что на улице зима. Как с мокрой головой?

Симонов оценил Машины волосы до поясницы, скептически приподнял бровь.

Тебе сушиться сто лет, даже феном.

Укладываться, Миш. Краситься, напомнила она пункты в списки для выхода из дома.

Зачем? повторил он вопрос.

Затем, что мне почти тридцать. Не девочка уже. Чего людей пугать.

Симонов не сдержался:

Дурында ты, Машка.

Он оглядел ее лицо, на котором не нашел ни одной морщинки. Может совсем чуть-чуть в уголках глаз, но они ему даже нравились.

Ты сейчас очень красивая, честно признался он.

Это потому что я голая, нашлась Крылова.

Она кое-как вытерлась, отдала Мишке полотенце и пошлепала босыми ногами в прихожую, чтобы подобрать и надеть наспех сброшенную одежду.

Симонов промокнул кожу влажным полотенцем, поспешил за Машей.

Голая ты вообще бесподобна, подтвердил он, Боюсь, если увижу тебя без одежды на кольцах, то упаду на колени и начну молиться прекрасной богине.

Не бойся, фыркнула Маша, не увидишь.

Ну ты не зарекайся. И давай уже пошевеливайся со своей косметикой и укладкой, если это так уж необходимо. Я правда есть хочу, снова вернулся к вопросу питания Мишка.

Но Маша не разделила его печали, даже не посочувствовала. Наоборот, выпустила иглы.

Никуда я с тобой не поеду, ощетинилась Крылова, К жене возвращайся. Пусть она и кормит.

Мишка аж крякнул от такого занятного посыла.

Я не женат, Маш, признался он проникновенно, И никогда не был.

Ой, ну к подружке. Ты же с ней живешь считай жена. Кого сейчас волнуют паспортные штампы.

Тебя, похоже, подколол Симонов.

Если б волновали, я бы тебе не дала.

Логично.

Давай, Миш, проваливай, подгоняла она его, неуютно переминаясь с ноги на ногу.

Но он и не думал слушаться, подошел к Маше вплотную, почти впечатывая ее в стену, возле которой недавно отлюбил.

Нет у меня девушки, Маш, снова честно признался.

Не ври.

Не вру.

Еще скажи, что не было, когда мы в Джедай приезжали. Мне Ви все рассказала.

Миша выдохнул раздраженно, процедил сквозь зубы:

Трепушка размалеванная.

А Маша продолжала убивать его фактами, даже уперлась ладонью в грудь, чтобы немного увеличить между ними расстояние. Для убедительности и трезвости мыслей.