Читать книгу "Великий страх - Роксана Гедеон"

Я даже не хотела поддерживать с ним связи. Он многое сделал для того, чтобы упорядочить мой отъезд, уладить финансовые вопросы, но эти его услуги ничего не изменили. Он был так жесток со мной! Теперь, когда я была свободна от его воли и власти, я хотела наказать его еще более жестоко. Он получил наследницу своего имени и состояния, а видеться со мной у него нет никакой причины.

В Шамбери, столице Савойи, я пробыла целых три дня, ожидая, когда починят мою карету. Франция уже закончилась… Через неделю мы пересекли границу Пьемонта. Меня ожидал Турин, снятый Паулино маленький особняк и прием у его величества короля Сардинии.

2

– Будьте уверены, принцесса, вам окажут то гостеприимство, какого вы заслуживаете в силу своего происхождения.

Я низко склонилась в изящном почтительном реверансе. Король Пьемонта Виктор Амедей III, шестидесятитрехлетний старик, по натуре скучный и желчный, встретил меня на удивление ласково. Была ли эта милость искренней?

– Благодарю вас, ваше величество.

– Желаете ли вы занять какую-нибудь должность при нашем дворе?

Я знала, какого ответа от меня ждут. Виктор Амедей III был отцом графини д'Артуа. Ему не понравится, если соперница его дочери будет часто показываться при дворе. Несомненно, эта милость короля – лишь плата за мое затворничество. Он не желал, чтобы я попадалась на глаза графу д'Артуа. Поистине прошлое до сих пор довлеет надо мной.

Можно, конечно, ни к чему не приспосабливаться и уехать в Вену или Лондон. Но Турин так мил и красив. К тому же здесь говорят по-итальянски, а этот язык мне известен. По-английски или по-немецки я насилу могла составить несколько фраз.

– Ваше величество, смерть супруга повергла меня в такое отчаяние, что я прошу у вас позволения жить уединенно и как можно реже бывать при дворе.

Старый король благосклонно улыбнулся, услышав эти слова.

– Где вы поселились в Турине, принцесса?

– На Виа Рома, ваше величество, возле церкви Сан-Лоренцо.

Виктор Амедей III сделал знак рукой, давая понять, что аудиенция закончена.

С тяжелым сердцем вышла я из палаццо Реале, королевского дворца. По пути мне встретилось зеркало; я не выдержала и заглянула в него. Ну разве меня можно назвать вдовой? Этот черный цвет мне опротивел. Каково носить эти траурные платья в разгар итальянского лета! Я говорила королю об отчаянии и скорби, но выглядела совсем иначе: стройная, изящная, черноглазая француженка с тщательно причесанными густыми золотистыми волосами. Их я не очень-то стремилась прятать под черным крепом. Да и платье, несмотря на свой цвет, было с кокетливым глубоким вырезом, открывающим крестик на золотой цепочке, лебединую шею с завитками волос и нежную ложбинку между двумя холмиками грудей.

Разумеется, если бы во дворце я выказала свое истинное настроение, то на меня смотрели бы искоса. Да, я заранее знала, что в Турине буду вынуждена лицемерить и притворяться, что я никогда не буду здесь счастлива. Мне надо изображать грусть и сидеть дома. А между тем я уже почти не чувствовала грусти. Чувство вины прошло. Я успокоилась. И если бы положение во Франции изменилось, с какой бы радостью я отправилась в Париж…

– Раз уж меня отныне ждет только скука, – прошептала я своему отражению в зеркале, – я и не подумаю сразу же ехать домой. Кто едет домой, если рядом парк!

Я приказала кучеру ждать и, подобрав юбки, быстро прошла в Джардино Реале. Этот парк, конечно, уступал версальскому, но тут тоже журчали фонтаны и тихо шелестела густая листва. Между деревьями прогуливались дамы и кавалеры в белокурых париках, оркестр наигрывал мелодии из симфоний Гайдна. День был солнечный, теплый, небо казалось аквамариново-синим, как море в Тоскане…

Здесь все было так спокойно! И как горько то, что во Франции уничтожена вся эта красота!

К задумчивой и печальной даме, одетой в траур, не решались подходить кавалеры, и я долго оставалась в одиночестве. Снова и снова я понимала, что поступила опрометчиво, уехав из Парижа, так и не объяснившись с Франсуа. Даже не оставив точного адреса… Он не сможет написать мне, если захочет. Нет, я так долго не выдержу. Я едва-едва прожила в Турине две недели – и уже умираю от тоски. Мне нужно хоть с кем-нибудь встретиться… хоть о чем-то поговорить..

Кто-то громко окликнул меня:

– Мадам де Тальмон! Сюзанна!

Девичья фамилия, имя нашего рода вернулось ко мне само собой после смерти Эмманюэля. Но кто мог называть меня Сюзанной? Я заинтересованно обернулась.

В тени аллеи, под развесистыми каштанами стояли два знакомых мне человека – герцог Карл Лотарингский и граф д'Артуа.

Принц крови оставил своего спутника и быстро пошел ко мне. Я не могла передать, как была рада. Несмотря ни на что, граф хорошо относился ко мне, я считала его почти другом. Он прекрасно выглядел. Одетый в изумрудного цвета камзол, перехваченный золотистым поясом, в шляпе со сверкающим плюмажем, изящный, завитый и надушенный, граф оставался все тем же версальским щеголем. Он поклонился мне, перья его шляпы коснулись земли; я сделала легкий реверанс.

– Приятно встретить знакомых в изгнании, не правда ли, принцесса?

Он предложил мне руку.

– Давно ли вы в Турине?

– Две недели.

– И наш старый король, мой тесть, разумеется, уже запретил вам видеться со мной, не так ли?

– Да, признаться, Виктор Амедей не слишком меня любит.

– Не обращайте внимания на этого старого подагрика. Он понемногу выживает из ума, он просто никак не может уяснить, что его дочь – отнюдь не Венера… – Граф взглянул на меня и добавил – Вам так идет траур.

– Может быть, не траур, а просто черный цвет?

– Именно траур. Он делает вас ужасно недоступной, а недоступность разжигает воображение и вызывает у мужчин пламенные желания.

Я решила во что бы то ни стало оставить эту скользкую тему.

– Что творится во Франции, вы знаете, принц?

– Да, вы, как всегда, не даетесь в руки. Значит, поговорим о политике? Эта тема сейчас ужасна, предупреждаю вас. Вы слышали, на короля было совершено покушение?

– Когда?

– Во время его отнюдь не триумфальной поездки в Париж после падения Бастилии. Оказывается, на площади Людовика XV кто-то палил по нему из пистолета. Одна пуля убила какую-то буржуазку, вторая задела принца де Бово,[4]и это спасло королю жизнь. Возможно, это послужит ему уроком.

– Как вы жестоки! Вам следовало бы сочувствовать брату, а вы злорадствуете!

– Дорогая, что же мне еще остается? Я презираю слабость и нерешительность. Разгромив Бастилию, чернь ударила его по левой щеке, а он с готовностью подставил правую. Вместо того чтобы гневаться, браниться и сурово карать, он пообещал Собранию вывести из Парижа свои войска, – войска, которые были готовы воевать за него! Так он предал тех, кто пожертвовал для него жизнью. Он мог хотя бы упрекнуть убийц в кровопролитии, в смерти коменданта де Лонэ, но вместо этого он промолчал и признал террор справедливым, он просто-напросто узаконил бунт. Он поехал в Париж, он прицепил к шляпе трехцветную кокарду мятежников, которую они избрали символом восстания против его власти. 14 июля мой брат потерял Бастилию, а 17-го лишился достоинства. Он так низко кланялся своим врагам, что с его головы уже слетела корона, уж вы поверьте. – Он посмотрел на меня и задумчиво добавил: – Кстати, меня объявили во Франции вне закона, вы знаете это?